Там, Вэнди укачивала Тину и говорила, говорила, говорила… Она благодарила и извинялась; вспоминала и рыдала. Она причитала и шептала, пересказывая подруге их же историю. И каждый раз, когда Вэнди казалось, что Тина переставала дышать, она орала во все горло, словно бы ее голос был способен удержать Тину здесь. Рядом с ней. Вэнди знала — соседи уже вызвали полицию — такое не редкость в этом квартале. И потому, Вэнди всеми силами (и руками и словами) уговаривала Тину остаться. Она усаживала подругу на карусель их общей истории и тогда Тина мчалась и кружилась в вихре своих

… (или наших?) …

воспоминаний.

И пока Вэнди укачивала подругу, Тина сидела в зале (отличного!) ресторана и смотрела прямо перед собой. Но Вэнди с ней больше не было. Тина смотрела на пустой стул и старательно силилась не замечать никого и ничего вокруг.

Она почувствовала, что понимает где находится. И ей остается только ждать, когда к ней подойдет некто в замечательно сшитом костюме и что-то скажет. Она знала, что прямо сейчас эти некто ходят от столика к столику и, если бы она захотела, она могла бы увидеть, что сталось в последние мгновения с теми, к кому подходил некто с голубыми полосками; и разглядеть сущность тех, к кому подходил некто с красными.

Но теперь Тину это все не волновало. Ее волновал только один вопрос

… (самый последний вопрос) …

кто подойдет из них к ее столику?

Тина перестала дышать в тот самый момент, когда к ее столику подошел некто и вежливо наклонившись мягко произнес:

− Машина подана, мэм. Вам пора.

И когда тело Тины потяжелело в руках Вэнди, а ее горестный крик вторил вою приближающихся сирен, сама Тина встала из-за стола и зашагала прямо за мужчиной с идеальной осанкой.

Тина не замечала ничего вокруг; ни людей за столиками; ни других провожающих в костюмах и фуражках. Она не слышала вопль подруги.

Она шла, слегка улыбаясь, не чувствуя больше боли.

Она ощущала лишь спокойствие и умиротворение от того, что сейчас она сядет в машину и отправится… просто отправится и не очень важно куда именно.

Ведь к ней подошел некто, с голубыми полосками на манжетах.

КОНЕЦ

____________________________________________________

КУПАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО

3 сентября

Кевин не выходил из дома третью неделю. Его самочувствие ухудшалось. Сил почти не оставалось, но даже когда этот склизкий вонючий паразит пытался заставить его выйти на улицу, Кевин держался.

Ему нужна пища.

Ему нужна была плоть.

Желательно, чтоб это была женская особь. С сочными молочными железами. Жирный мужик тоже сгодится.

Нет! Этого не будет!

Кевин боролся. И приходила боль. Самая страшная что когда-либо ему доводилось испытывать. Кевину иногда начинало казаться, что этот зеленый гад пожирал его самого, особенно в последние недели, когда он решил больше не выходить на улицу. Каждое утро Кевин подходил к большому в полный рост зеркалу в хозяйской ванне дома его друга. Он, как любой человек, у которого появлялась на теле болячка, смотрел на нее каждый день, в надежде, что самое худшее позади. Что его человеческий организм справится сам (как ни будь).

Оно присосалось к его спине. Оно походило на мокрый, здоровенный слизень, только без усиков. Этот паразит соединился с его кожей, и проникал (даже теперь!) все глубже и глубже. Врастая в тело Кевина. Кевин чувствовал его, словно на спине была огромная присоска с рельефной структурой, которая бывает под шляпкой у грибов.

Возможно он уже у меня в мозгу. В моих внутренностях.

Он рос с каждым днем. Медленно, но верно, увеличивался в размерах, покрывая тело Кевина своей мерзкой, склизкой темно-зеленой оболочкой с черными крапинками. Живая оболочка склизкого гада, периодически вздувалась, словно надуваемый изнутри пузырь на тягучем болоте. На самом верху, почти под затылком Кевина, на теле паразита имелась розовая вертикальная полоса, похожая на сморщенные, потрескавшиеся губы. Кевин знал, что скрывается за ними. И Кевин каждый день смотрел на себя и на это в зеркало.

Ему было страшно и мерзко.

Он был в отчаяние.

Он сходил с ума.

Но он не мог не смотреть.

Кевин надеялся, что, если оставит этого паразита без пищи, тот умрет и отвалится от него омертвевшей плотью, как засохшая болячка. К ужасу Кевина, когда эта мерзость хотела есть, Кевин сам испытывал дикий голод. Его внутренности начинало крутить, в желудке бурлило, требуя немедленного приема пищи. Казалось, что его внутренности крутятся, наваливаются друг на друга причиняя адскую боль. Но Кевин терпел. И чем дольше он терпел, тем сильнее и жгучее была боль в животе.

И иногда ему казалось, что он слышит, как эта тварь копошится в его мозгах. Пищщщщааа. Плоооооть. Идииии. Идииии.

НЕТ! Нельзя выходить. Нельзя снова этого допустить! Ты уже сожрал достаточно людей!!

Когда сил уже не оставалось, Кевин пытался запихнуть в себя обычную еду. Его немного отпускало. И что самое главное, паразит тоже успокаивался, видимо высасывая соки из самого Кевина, но не убивая его.

Вот такая диета, ублюдок…

Но через несколько часов тварь снова просыпалась. И тогда снова приходила боль. Внутренности крутило как белье в стиралке. Съеденная ранее еда покидала желудок рвотными массивными потоками, а паразит начинал вонять протухшим сырым мясом вперемешку с болотной тиной. Кевин кричал в злобном бессилии, иногда захлебываясь слезами отчаяния.

Скоро он с этим покончит. Он почти решился. Почти поверил в себя.

30 июня 22:00

Прохладные вечерние сумерки укрыли Биг-Лейк Таун своими тенями, принося с собой долгожданное облегчение после дневного зноя. И только летний, легкий ветерок, еще теплый и озорной, спешил залететь во все открытые окна, все закоулки и повороты, наперегонки с прохладой старался он повеять всем жителям, что не ушел далеко, а затаился в шелесте зеленых листьев. Он спрятался тихим шепотом в скверах и аллеях, а с первыми лучами солнца, снова обдаст улицы своим дыханием, помогая жаркому зною согревать этот город.

Кевин вышел из дома, перешел дорогу и направился в лесопарк − главное украшение Центрального Квартала Биг-Лейк Таун. Часы на его запястье пикнули десятью часами вечера. Остывающий, почти уставший ветер скользнул теплой волной по его щеке, принося с собой сладкие ароматы позднего летнего вечера. Особенные цветочные ароматы, травы и влаги, какие всегда ощущаешь, живя неподалеку от парка.

Кевин шел по освещаемым уличными фонарями аллеям, в окружении деревьев и аккуратно подстриженного кустарника. Тишина парка не пугала его; она была привычна.