спрашивая: «И это все?» — «А ты думал, я тебе каравай вынесу?» — говорит хозяйка. Сокол уныло повертывается, поджав под живот хвост, идет на улицу и думает: «Эх, жизнь собачья!»

— А куда же косточки-то делись? — спрашивает мрачно Кузьма. — Ведь от зайца-то косточки остались...

— А они его прямо с косточками.

— Это очень смешно, — ядовито замечает Кузьма, — прямо животики надорвешь. Ты понимаешь, что рассказываешь, или нет?.. Это же наше горе-горькое!

С Кузьмой я подружился оригинально. Прошло недели две. Я уже ко всему присмотрелся, со всеми успел познакомиться, поговорить. А Кузьма сидит один-одинешенек. Ни он ни к кому, ни к нему никто. Раз на вечерних занятиях я раздавал, как дежурный, какие-то книги, которых на всех не хватало. Дал одну Кузьме. А потом вижу — не так. «Отдай, говорю, книгу тамбовским, а сам переходи ко мне на парту». Молчит. Я подошел и взял у него книгу. Он как вскочит:

— Не трогай!..

— Книгу я отдам тамбовским, а ты переходи ко мне.

— Не отдам, не перейду!

Слово за словом. Он меня тычком, а я его книгой по голове. И пошла потасовка на потеху всему классу.

Победа осталась за мной — книгу взяли тамбовцы! С этого времени с ребятами он стал более разговорчив, а со мной — ни слова. И я написал ему зациску: «Не гоже нам ссориться, давай помиримся, я протягиваю тебе руку, не оправдываясь и не обвиняя тебя». Смотрю, Кузьма обмяк, и с тех пор нас связала самая тесная дружба.

Я долго не мог узнать, зачислили меня на стипендию или нет. Только когда приехал брат, он сказал мне, на каких условиях я принят в учительскую школу. Заведующий, проведав, что я обучался столярному делу, решил использовать меня как инструктора ручного труда. Платы мне не будет никакой. Я буду учиться разным наукам, а во внеурочное время должен обучать учащихся переплетному и столярному делу. Переплетное ремесло я хотя и не изучал, но был с ним немного знаком. Дома и во второклассной школе я без всякого инструмента и оборудования переплел свои книги с большим старанием. Мне нравилось сшивать на самодельном станке книжные тетради, примазывать к распушенным бечевкам картонные корочки и аккуратно наклеивать на корешок и уголки разноцветный коленкор или холстинки. Приятно было любоваться свежей, новенькой мраморной расцветкой только что взятой из-под пресса книжки. От нее пахло, как от малого здорового ребенка, чем-то радостным и терпким.

В мастерской имелось неплохое переплетное оборудование: несколько сшивальных станков, два настоящих винтовых пресса, хороший обрез и полный набор других инструментов. Все это должно было облегчить и ускорить работу. И уж конечно книжечки будут выходить, как игрушки, — аккуратные, красивые. И когда из школьной библиотеки принесли большую груду растрепанных книжек, я тут же принялся за дело. Охотников переплетать явилось много. К сожалению, мне недолго пришлось заниматься этим трудом. Евлампий Рогожин оказался таким ярым ревнителем переплетного искусства, что сразу же забрал всю мастерскую в свои руки. Сначала он вместе с другими принялся за сортировку и разборку книг, но скоро обнаружил страстность и темперамент незаурядного мастера. Он показывал каждому новичку, как надо расшивать книгу, чтобы не повредить листочков, как класть тетради в стопочки, чтобы не перепутать страницы. А когда кто-нибудь делал небрежно, волновался и начинал ворчать:

— Что же ты дерешь, как медведь... Ведь это не корова, а книга, понимаешь, — книга! Штука тонкая, хрупкая, листочки у нее чувствительные: дунь посильнее — изорвутся. Смотри, как надо...

И, что интересно, все его слушались, все ему подчинялись и считали за главного не меня, а его. А я был рад, что нашелся такой помощник, на которого можно положиться, и занялся столярной мастерской.

Оборудование и здесь было не беднее, только все нуждалось в починке: семь разлаженных верстаков, один токарный станок с расшатанной и разбитой станиной, круглое точило с рассохшимся ящиком. Инструмент тупой, зазубренный. Видно, что пользовались им люди, не любившие дело.

Я принялся все налаживать. Первым делом наточил и развел пилы, наточил и направил на оселке рубанки, фуганки, стамески и долота. А ребята приходили каждый день и спрашивали:

— Скоро пустишь завод-то?

— Когда готово будет, объявим через газету, — шутя отвечал им мой помощник по столярному делу Миша Рамодин.

Он пришел ко мне в мастерскую первым и, сузив черные монгольские глаза, громко произнес:

— Ну, говори, чего надо делать? Строгать, пилить, клеить? Я все могу!

Мне Рамодин сразу понравился. С энергичным монгольским лицом, черными, как смоль, волосами, низенький и ловкий, похожий на японца. Оказывается, он мой земляк — из одного уезда, только из другой волости. Стипендию ему выхлопотал учитель второклассной школы Тамплон, не то немец, не то латыш. Этот учитель — человек что надо. Он говорит, что будущее России — демократическая республика. А что это такое — поди разберись!..

— Ну дай же что-нибудь попилить, — просит меня Миша.

Я взял доску, провел по ней карандашом, завернул в верстак и подал ему пилу.

— Пили вот по этой линии.

Он пилил, а я, направляя на бруске железки рубанков, наблюдал за ним. Принялся он горячо, но, пропилив вершка полтора, остановился и смотрел с удивлением: пила ушла в сторону. И как он ни старался — даже кончик языка высунул, — пила все-таки уходила от линии все дальше.

— Вот черт, — ворчал Рамодин. — Я ее сюда, а она туда. Не слушается. А? Почему это?

— Ничего не знаю. Раз сказал: все можешь, пили!

— Ах ты вон к чему. Я сказал «могу» к тому, что хочу, мол, пилить.

— Ну вот, хочешь, так и пили, кто тебе мешает!

— Как же я буду пилить, раз не выходит? Я ее тяну влево, а она, как норовистая лошаденка, — вправо.

— Вот так бы и сказал: не умею, мол, я ни пилить, ни строгать. Покажи, как надо.

Он весело засмеялся:

— Оказывается, и тут наука нужна.

— Видно, нужна,

— Ну, покажи, в чем тут загвоздка?

Я объяснил ему, как надо управлять пилой. Ему понравилось. Он смеялся от удовольствия, что теперь и у него получается.

— И