Симфонический оркестр, драмтеатр, хор, оперетта, опера и балетная труппа – все активно выступали, были ангажементы для таких исполнителей, как артистка оперетты Нина Гайдарова, пианистка Людмила Раменская и скрипач Геннадий Погодин. Конечно, некоторым ревнителям русского Серебряного века и более высоких достижений харбинской довоенной литературной атмосферы все это, быть может, казалось невыносимо заурядным и прискорбно «советским»; к тому же возрожденный при советской оккупации симфонический оркестр (переименованный в оркестр Дома Красной армии) был расформирован при отводе советских войск в середине 1945 года. Но многие харбинцы, в том числе Кучина, окунались в «прекрасные образцы русского зрелищного искусства»[432].

У Виктора Винокурова, в первые послевоенные годы получавшего профессию инженера в Харбинском политехническом институте, о том времени остались почти столь же светлые воспоминания, что и у Кучиной, несмотря на устрашающую беседу со Смершем в 1945 году. (Княжну Ольгу Ухтомскую, будущую жену Винокурова, тоже вызывали на такую беседу и приветствовали насмешливым вопросом: «Ну, княжна, где держишь корону?» Впрочем, ее быстро отпустили.) «Несмотря на тяжелое время, харбинцы после 1945 года продолжали жить, работать, учиться и развлекаться», – заключал Винокуров[433].

Первые годы Китайской Народной Республики были хорошим временем для русских инженеров в Харбине. Возник повышенный спрос на специалистов, получивших дипломы инженеров в довоенные годы, им предлагали даже высокие должности[434]. В 1937 году японцы закрыли Харбинский политех – эту гордость русского Харбина, но в 1945 году он вновь открылся, и Виктор Винокуров смог поступить туда через три года после окончания школы[435]. Целое поколение будущих австралийских инженеров оттачивало свои навыки на хорошей работе: Вениамин Кокшаров работал в министерстве тяжелой промышленности Китая, строя сахарные заводы; Валерий Гунько трудился в Харбинском институте планирования; Мстислав Носар, получивший диплом в 1948 году, уже в 1952 году получил должность главного инженера в техническом бюро китайского министерства легкой промышленности[436].

Преуспевали русские и в других профессиональных областях. Владимир Жернаков, до и во время войны проявивший себя как выдающийся географ, стал заместителем декана в Харбинском политехническом институте. Родители Мары Мустафиной, выпускники факультета востоковедения Политеха, работали техническими переводчиками в конструкторском бюро сахарорафинадного завода. Художник Николай Кощевский, к которому в 1939 году в Харбин приехали жена и дочь, после войны получил возможность выставлять свои произведения. Принадлежавшая отцу Галины Кучиной фабрика в Хайларе отошла в собственность СССР и превратилась в кооператив, но потом ее отец стал директором этого предприятия и купил себе новый дом. Сама Галина с удовольствием работала в больнице под руководством «выдающегося и чудесного врача» Николая Павловича Голубева, который, как и она, впоследствии переехал в Австралию[437].

Русские образовательные учреждения в Харбине, по-видимому, появились и возобновили работу очень быстро: открылись две советские десятилетние школы, и будущая мать Мары смогла продолжить обучение, вынужденно прерванное при японцах[438]. Подростки вступали в молодежный союз, созданный по образцу комсомола, и некоторые, как Наташа Кощевская, охотно перенимали советские ценности[439]. У целого поколения русских харбинцев было время получить хорошее советское образование, прежде чем им пришлось уехать за океан, когда после победы Коммунистической партии Китая в 1949 году политический климат в стране резко ухудшился. Из 56 выпускников Харбинской средней школы 1956 года 36 человек позднее обосновались в Австралии[440]. Некий Саша, эмигрировавший в Австралию против своей воли вместе с семьей, через полвека стал публиковаться в «Австралиаде». Предпочитая скрываться под псевдонимом, он писал, что сохранил ностальгические воспоминания о своей «счастливой жизни в Харбине», о школе и советской молодежной организации[441]. Редакторы журнала и другие авторы, наверное, хорошо понимали его чувства: ведь многие из них, включая главного редактора Наталью Мельникову, до переезда в Австралию прошли ту же школу, да и сами восторженно писали о преданных своему делу учителях и о своих школьных годах, запомнившихся яркими и радостными событиями[442].

Конечно, не все воспоминания были такими уж радужными. Бытовые условия в послевоенном Харбине были суровыми: перебои с электричеством, дефицит топлива для обогрева жилья. Отчасти это было вызвано тем, что Советский Союз вывозил из Маньчжурии большое количество угля, зерна и другого продовольствия в качестве репараций[443]. В большой семье Тарасовых (хроникером которой стал потом Гэри Нэш) свекор одной из дочерей Тарасовых, бывший белогвардейский офицер, был депортирован в СССР и приговорен к двадцати годам лагерей за «сотрудничество с японцами: он работал учителем английского языка в японском военном министерстве». Возникли трудности и у Натальи Прокопович: ей отказали в выдаче советского паспорта на том основании, что ее отец, бывший советский чиновник, еще в 1920-х годах стал перебежчиком во время командировки в Китай. Для Натальи лишение права на паспорт стало источником больших неприятностей: «В ту пору все мои друзья вступили в Союз советской молодежи, а меня туда не взяли, потому что у меня не было советского паспорта». В Харбинском политехническом институте она получила диплом химика, но, приехав в Далянь устраиваться на работу, узнала, что, не имея советского паспорта, не сможет «работать в китайском учреждении, поехать в Россию, выйти замуж даже в церкви, потому что [советское] консульство не зарегистрирует брак». Людмила Панская, дочь русского дворянина, работавшего на КВЖД, имела в 1930-е годы, при японцах, хорошую работу (она была стенографисткой), но с началом советской оккупации в Даляне у нее возникли неприятности. Она полюбила советского офицера, они хотели пожениться. Но в советском консульстве отказались регистрировать брак между гражданином СССР и эмигранткой, даже после того как она получила советский паспорт, в конце концов пара рассталась. Людмила уехала в Австралию, а ее возлюбленный, скорее всего, вернулся в Советский Союз[444].

К началу 1950-х годов уровень жизни в Харбине был восстановлен, но политический климат и там, и в других областях Китая ухудшался из-за возраставшей подозрительности по отношению к иностранцам, из-за ряда кампаний «самокритики», сбивавших с толку и терроризировавших китайских коллег русских специалистов, и из-за неминуемой угрозы полной национализации промышленности. Первыми уехали некоторые из высокооплачиваемых русских инженеров: в 1952 году в Австралию эмигрировал Мстислав Носар, а в 1953-м – Вениамин Кокшаров[445].

Многие русские харбинцы задумывались и об отъезде в Советский Союз. Первым шагом в этом направлении было получение советских паспортов. Однако, в отличие от ситуации, сложившейся в Шанхае, из Харбина в первые послевоенные годы репатриация оказалась практически невозможной: советские власти были, в принципе, за репатриацию, но на деле их беспокоило то, что среди живших в Маньчжурии белых русских есть бывшие пособники японских оккупационных властей. В