равно не защитило Левина и Витенсона: в составленном в августе 1943 года списке врачей, работавших в русской больнице, их фамилии уже не значились[407].

В конце 1941 года украинские и еврейские организации в Шанхае были приведены в подчинение Русскому эмигрантскому комитету[408]. В том же году комитет, ссылаясь на финансовые затруднения, обложил русских эмигрантов еврейского происхождения «добровольным налогом». Разумеется, еврейская община оспорила этот шаг и добилась компромисса, по условиям которого лишь 40 % от суммы введенного налога шло на нужды эмигрантского комитета, а остальным могла распоряжаться сама еврейская община. Новый налог удостоился неблагосклонного внимания одной русской газеты, выходившей в Нью-Йорке: о приблизительно 8–10 тысячах долларов, которые предстояло получить эмигрантскому комитету, там саркастически говорилось, что комитет «неплохо наживется на этом предприятии». У комитета имелся мощный инструмент воздействия на шанхайских евреев (да и на всех шанхайских русских): если кто-то не вставал на учет или не уплачивал требуемых налогов, строптивцам просто не выдавали удостоверения личности, которые были необходимы в дальнейшем для получения паспортов и виз[409].

Фашисты и казаки пытались противиться ползучему советскому влиянию на русскую диаспору. Помимо участия в развернутой в октябре 1941 года кампании, агитировавшей русских родителей отдавать детей в скаутские отряды, они также предприняли попытку изгнать из Русского эмигрантского комитета «элементы, симпатизирующие советскому правительству или принадлежащие к тайным обществам». Под «симпатизированием» подразумевалось посещение Советского клуба, благотворительных концертов, выручка от которых шла на помощь Красной армии, публикация материалов в просоветской прессе или пожертвования в советский военный фонд (последний пункт явно всерьез тревожил Русский эмигрантский комитет, усматривавший в нем причину уменьшения собственных доходов). Под «тайными обществами» разумелось главным образом масонство, всегда бывшее мишенью для русских правых, но весьма популярное в Шанхае (масоном был, например, Мецлер, убитый председатель Русского эмигрантского комитета)[410].

Несмотря на эти угрозы, Русский эмигрантский комитет, по-видимому, все же не решился на систематическое исключение из рядов тех, кто состоял в нем на учете, всех людей, кто сочувствовал СССР, а в 1943 году по русским фашистам был нанесен удар: японцы, опасаясь провоцировать СССР, чтобы тот не разорвал подписанный в 1941 году пакт о нейтралитете, запретили фашистской партии проводить собрания и закрыли все выпускавшиеся партией газеты, включая «Наш путь»[411]. Сообщалось, что белые организации в Шанхае в годы войны теряли членов (их переманивала советская фракция), а некоторым пришлось и вовсе закрыться[412]. Невозможно точно определить, каково было соотношение политических симпатий к концу войны, но, согласно проведенной 31 августа 1946 года муниципальной переписи, среди жителей Шанхая было 7 017 белых русских и 8 834 владельцев советских паспортов[413]. Это наводит на мысль о серьезном расколе внутри русской диаспоры, где количество идейных противников распределилось приблизительно поровну.

Но окончание Второй мировой войны – с поражением японцев, прибытием американцев и перспективой возобновления в Китае гражданской войны между националистами и коммунистами – принесло шанхайским русским множество новых проблем, хотя и благоприятных возможностей тоже. В этой новой ситуации репатриация в Советский Союз стала не единственным выходом для тех, кто хотел уехать. Вновь открылись пути эмиграции в США, Латинскую Америку и Австралию.

Глава 5 Отъезд

В мае 1945 года Германия капитулировала, но в Китае война закончилась позже, чем в Европе. В конце лета события шли бурной чередой: в августе 1945 года Советский Союз объявил войну Японии и быстро оккупировал Маньчжурию, а США сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Через несколько недель Япония сдалась, и ее капитуляция ознаменовала конец Второй мировой войны в Тихоокеанском регионе. Но перед Китаем простиралось неопределенное будущее: националисты и коммунисты собирались с силами, чтобы возобновить прерванную несколькими годами ранее гражданскую войну. Будущее, ожидавшее русских в Китае, тоже было туманным. Маньчжурию стремительно оккупировали советские войска – русские! В Шанхае и Тяньцзине водворились американцы, международные организации и шаткое китайское националистическое правительство. Уже позднее стало понятно, что так четко обрисовалось начало новой главы в истории русской эмиграции. Снова наступила пора уезжать, но не все это осознали сразу: на это требовалось время. В ту пору еще теплилась надежда, что жизнь русских в Китае снова как-нибудь наладится.

Харбин, 1945–1949

В августе 1945-го, когда в Харбин входили советские войска, им практически не оказывали сопротивления, обошлось без боев и без бомбежек. Глава православной церкви в Маньчжурии, архиепископ Харбинский Нестор, некогда (как рассказывали) почетный соратник фашистов, приветствовал советских солдат как освободителей и провел в соборе богослужение, на котором присутствовали офицеры и рядовые Красной армии[414].

Русские, охваченные патриотическим воодушевлением, выходили встречать Красную армию с цветами: ведь советские солдаты «были русскими – своими – и они принесли ощущение победы, которую харбинцы уже давно хотели отпраздновать». По воспоминаниям Мары Мустафиной, ее мать до глубины души тронули патриотические песни, которые исполнял красноармейский ансамбль на концерте, прошедшем на харбинском стадионе. Люди заговаривали с советскими солдатами, и мало-помалу завязывались дружбы и романы. Галина Кучина, вовсе не симпатизировавшая коммунистам, вспоминала позднее о том, как это было в Хайларе: «Как только мы впервые увидели русских солдат, нас охватила невероятная радость. Тогда у меня даже в голове не промелькнуло, что это ведь та самая Красная армия, против которой воевал мой отец и боролось все Белое движение… В моих глазах это были не советские войска – а просто русские». Отчасти эта радость объяснялась тем, что харбинцы услышали русскую речь, и русский оказался языком победы: «Хотя мы изучали русский в школе, да и дома говорили по-русски… все равно удивительно было услышать русскую речь, русские песни вот так, отовсюду»[415].

Русские в Харбине и Хайларе приглашали советских офицеров к себе в гости и, судя по всему, находили их близкими по духу и даже весьма культурными и обходительными людьми; пятнадцатилетней Галине особенно понравился голубоглазый капитан Панченко, с которым ей довелось поговорить «о литературе и о жизни». «Харбинцы провели немало прекрасных вечеров с советскими офицерами на концертах, в танцевальных залах или в хороших ресторанах», – вспоминал Виктор Винокуров. Некоторые из этих офицеров – как, например, тот, что подружился со священником Ростиславом Ганом в Хайларе, – не только оказались культурными, они еще и интересовались религией. Конечно, среди рядовых солдат встречались и неотесанные мужланы, представлявшие угрозу для прохожих, но офицеры приходили на выручку своим новым харбинским друзьям[416].

Для тех, кто застал первую половину 1920-х годов, когда Китайско-Восточной железной дорогой еще управлял СССР, советская власть в Харбине не