Но все было иначе. Украинство было сильно не поддержкой польских наместников или австрийских генералов. Нет. Истинной основой украинства была живая и сильная украинская народная культура, которую народ сохранил на протяжении столетий. Украинский язык, в отличие от придуманного москвофилами «язычья», был языком простого народа. Львовская профессура только несколько обработала его, стараясь приспособить народные слова к нуждам науки, публицистики, современной литературы. И не галичане принесли в Надднепрянскую (Большую) Украину украинскую культуру, а напротив, поэты (Леся Украинка), прозаики (Иван Нечуй-Левицкий), драматурги (Михайло Старицкий) и ученые (Михайло Грушевский) способствовали развитию украинской культуры и в Киеве, и во Львове. Москвофильство было чуждым для большинства украинцев Галиции, что стало очевидным после «освобождения» в 1914 году и трагического отступления русской армии в 1915-м.

В мае 1916 года Юго-Западный фронт генерала А.А.Брусилова начал в Галиции новое наступление, которое застало австрийцев врасплох. Во Львове опять готовились к смене власти. Но теперь это был уже другой Львов, уже другая Галиция. Сторонники России или умерли от тифа в Талергофе и от холеры на Волыни, или разочаровались в стране, на которую слишком полагались.

Львов так больше и не увидел русских войск. Брусилов избрал другое направление для главного удара. Русская армия двинулись на северо-запад, в Полесье, наступая через долину болотистой реки Стоход на Ковель. Под власть России вернулась только часть Галиции да еще Буковина, где успешно наступала армия генерала Лечицкого. Теперь главным городом генерал-губернаторства стали Черновицы. Новый генерал-губернатор Трепов старался не повторять ошибок Бобринского, русские военные власти вели себя корректно. Однако не всякую ошибку можно исправить. Поляки, украинцы и евреи враждебно смотрели на русских: «От прежнего раболепства и как будто бы симпатий, никакого следа, скорее проглядывает нечто близкое к озлоблению и сочувствию австрийцам»[401].

Кроме русских националистов, и в самом деле оказавшихся прозорливыми, подъем украинского национализма мало кто замечал. «Хохлов» привыкли считать своими, близкими родственниками, надежными людьми. Национальные стереотипы живут долго. Историческая реальность уже изменилась, а многие русские продолжали видеть в «хохлах» ленивых и добродушных соседей. В конце XIX – начале XX века эти стереотипы еще господствовали.

«Вижу хохлов и биков» (так в тексте. – С.Б.)[403], – сообщал из Славянска своей сестре А.П.Чехов. Бабушка Антона Павловича (с отцовской стороны) была малороссиянкой, а сам он порой называл себя «ленивым хохлом». Это была, конечно, шутка. И все-таки Чехов смотрел на «хохлов» как на элемент пейзажа. Они были частью донецкой степи.

Из письма А.П.Чехова родным в Таганрог, 7 апреля 1887 года: «Погода чертовски, возмутительно хороша. Хохлы, волы, коршуны, белые хаты, южные речки, ветви Донецкой дороги с одной телеграфной проволокой, дочки помещиков и арендаторов, рыжие собаки, зелень – всё это мелькает, как сон…»[404] Год спустя Чехов писал Якову Полонскому: «Я нанял себе дачу около города Сумы на реке Псле. Место поэтическое, изобилующее теплом, лесами, хохлами, рыбой и раками»[405]. Так что гордый украинский народ занял у писателя почетное место рядом с рыбой и раками. «Мне слышно, как мимо нашей двери проезжают к реке хохлята верхом на лошадях и как ржут жеребята»[406], – напишет Антон Павлович Ивану Леонтьевичу Леонтьеву (Щеглову).

Несколько месяцев жизни в украинском окружении начали менять взгляд писателя.

Из письма Николаю Лейкину, 11 мая 1888 года: «Вокруг в белых хатах живут хохлы. Народ всё сытый, веселый, разговорчивый, остроумный. Мужики здесь не продают ни масла, ни молока, ни яиц, а едят всё сами – признак хороший. Нищих нет. Пьяных я еще не видел, а матерщина слышится очень редко, да и то в форме более или менее художественной. Помещики-хозяева, у которых я обитаю, люди хорошие и веселые»[407].

Из элемента ландшафта «хохлы» (именно так! «Малороссы», «украинцы» – никогда) стали превращаться для Чехова в приятных и безобидных соседей. Он ловил с «хохлами» рыбу, учился у них этой «премудрости», однажды принимал больных на местном фельдшерском пункте. Теперь каждая баба напоминала ему Марию Заньковецкую, знаменитую актрису, настоящую звезду украинского театра, очень популярную и у русских зрителей. Соответственно, мужики напоминали «Панаса Садовского». Неясно, кого, собственно, Чехов так назвал. Скорее всего, в его сознании совместились два знаменитых театральных актера, два родных брата – Микола Садовский и Панас Саксаганский[408]. В молодости оба были красавцами.

Вообще русская публика оценила и полюбила украинский театр. Даже консервативное «Новое время» с восторгом писало о «несравненном таланте г-жи Заньковецкой»[409]. Русские провинциальные газеты просто рассыпались в похвалах: «Труппа г. Старицкого пользуется в Воронеже небывалым успехом – все 16 спектаклей дали почти полные сборы. Такие овации, какими наградила публика г. Заньковецкую, Кропивницкаго, Садовскаго, Старицкаго и всю труппу, редко выпадают на долю артистов – вызывали каждого артиста отдельно и всю труппу вместе, с г. Старицким во главе, более 100 раз»[410].

«Как играла “Наймичку” Заньковецкая! Четыре акта театр заливался слезами! Как смешил Саксаганский в роли парикмахера, авантюриста и жулика Голохвостого…»[411] – вспоминал Александр Вертинский.