значит, отвечать было нечего, а о случившемся ночью я решила ему не сообщать: проконсультировать он сможет куда в меньшей степени, чем любой оборотень, но при этом я сама даю ему информацию, которой он неизвестно как воспользуется. Не зря же Рысьин был уверен, что княгиня узнает обо всем, что говорилось вчера в гостиной. А сообщать ей о своих новых возможностях я не собиралась. Кто знает, вдруг учует во мне соперницу? У меня, конечно, и когти, и зубы, но у нее-то к ним добавляется еще опыт.

Пока я видела только один источник информации по оборотням – Хомяковых. Лучше было бы поговорить с Николаем, но его я увижу не раньше обеда, а желание разобраться в появившихся способностях просто-таки распирало изнутри. Оставалась Оленька, но ее надо расспрашивать очень аккуратно, чтобы не поняла, что к чему, и не выдала моей тайны.

Перед занятиями было некогда: пришла к самому началу, еле успела пальто в гардеробе бросить. Подумала еще, что в нем уже прохладно, а в квартире, кажется, была шубка. Но туда я одна не пойду. Страшно.

– Оля, а как обстоят дела с обязанностями у оборотней? – спросила я на первой же перемене. – Их намного больше, чем у простых смертных?

– Так сразу и не вспомню. Разве что отслужить пять лет в армии… – Она забавно сморщила носик, показывая свое отношение к этому делу. – Или на гражданской службе.

– Ты тоже будешь? – поразилась я.

– Ты что? – удивилась она. – Я же девушка, девушки в армии не служат. – И тут же деловито поинтересовалась: – Ты математику решила? Давай сравним, а то я сильно сомневаюсь в своих ответах.

Сравнение закончилось тем, что последнюю задачку подруга просто переписала, старательно выводя каждую цифру. О моем интересе она успела забыть, а расспрашивать Оленьку, занятую математикой, – дело неблагодарное. Перепишет неправильно, обидится на меня если не до конца жизни, то до конца дня точно. Своими словами об обязанностях только у мужской половины оборотней она меня несказанно обрадовала, поэтому я терпеливо дождалась, пока она закроет дыру в своем самообразовании, а уж потом начала выяснять дальше:

– А права? Прав у оборотней больше?

– С чего бы больше? Мы такие же граждане, как и все остальные, – явно заученными фразами ответила Оленька. – И то, что нам дано больше, не делает нас особенными. Разве что мы обычному суду неподсудны. Имущество конфисковать в казну нельзя. От части налогов освобождены. Ну и так, по мелочи.

– И насколько существенные мелочи?

– Например, за мое обучение половину вносит государство, – чуть виновато сказала Оленька.

Разговор прервал звонок на урок. Но и так было понятно, что ни прав, ни обязанностей у меня существенно не прибавилось. Или Оленька просто об этом не в курсе. Да для нее это и неактуально: у нее есть семья, которая всегда подскажет при необходимости. Даже не семья – клан. Нет, нужно расспрашивать Николая, он наверняка знает больше, уж про обязанности точно. Но невыясненных вопросов оставалось уйма, и любопытство глодало меня изнутри, как маленький, но очень голодный зверь.

Грызельда вплыла в класс, как манекен, перемещаемый неким тайным устройством. Кажется, у нее даже юбки не шевелились. Наши тетради она прижимала к груди, словно великую драгоценность. Одноклассницы, как загипнотизированные, уставились на эту стопку. Мне даже показалось, что некоторые из них начали молиться. На мой взгляд, занятие совершенно непродуктивное. Да, я уже убедилась, что молитва помогает, но молиться нужно было до написания сочинения, а не тогда, когда все уже написано, проверено и оценено. А еще лучше – не молиться, а учить язык. Надежнее уж точно.

Разбор сочинений проходил быстро, и для каждой ученицы находилась пара язвительных фраз. Аничкова не зря переживала: ее сочинение Грызельду не устроило совершенно, критике подверглась практически каждая фраза. Так что, когда дело дошло до моей тетради, я уже внутренне подготовилась к экзекуции.

– Фройляйн Седых, вам удалось меня удивить. Где вы прятали свои знания все эти годы? Или это была затянувшаяся шутка? Если так, то должна указать, что шутка весьма дурного толка. – Она возмущенно уставилась на меня, ожидая полного и безоговорочного раскаяния. – Имейте в виду, больше я не буду делать снисхождение на вашу природную тупость.

Аничкова насмешливо фыркнула и повернулась ко мне, показывая свое полное согласие со словами учительницы о моей природной тупости. Уж кому-кому, но не ей высказывать подобные претензии к чужим мозгам, поскольку своих нет. Грызельда, наверное, подумала так же, так как постучала указкой. Увы, не по Аничковой, а лишь по ее парте, но этого хватило, чтобы одноклассница вытянулась в струнку и подобострастно уставилась на учительницу, более ни на кого не отвлекаясь. Впрочем, ей это не сильно помогло, поскольку сразу после разбора сочинений Грызельда начала вызывать девочек отвечать заданное к предыдущему уроку стихотворение, и вот тут выяснилось, что Аничкова знает его не так хорошо, как должна была. За ее мучениями у доски я наблюдала с некоторым злорадством. Желания подсказать не возникало. Да и не только у меня. Похоже, Аничкову в классе не слишком любили. Возможно, ее привлекают только те реалисты, которые ухаживают за другими, что и приводит к неприязненным отношениям с одноклассницами?

День получился весьма насыщенным, и я смогла вернуться к выяснению у Оленьки важных вопросов только после занятий. Но этот вопрос точно не терпел отлагательства.

– Оль, а один оборотень может почуять другого?

– Конечно, – уверенно ответила Оленька, – мы же совсем по-другому пахнем.

– Что-то я этого не замечала.

– Потому что ты обычный человек. Мы, оборотни, умеем изменяться не полностью, а изменять одни органы чувств, и тогда и слышим лучше, и запахов чувствуем больше, – пояснила Оленька.

– А внешне это как-то проявляется?

– Нет же, – удивилась она. – Вот смотри сама. – Она чуть дернула носом, а затем уставилась на меня с видимым изумлением: – Лиза, но ты же…

– Ш-ш-ш, – похолодела я. – Не вздумай никому ничего говорить.

– Почему? – Оленька от радости чуть не прыгала на стуле, но голос все-таки понизила: – Это же здорово, что у тебя второй облик прорезался. Ты же теперь не Седых, а Рысьина, получается?

Энтузиазм Оленьки скорее пугал, чем радовал.

– Я – Седых, – с напором сказала я. – И если ты моя подруга, то ты никому не проболтаешься о том, что унюхала.

Теперь у меня и сомнений не было, что Александр Николаевич тоже что-то унюхал, и это меня совсем не радовало. Наверняка он унюхал куда больше, чем Оленька: она-то не в курсе внутриклановых интриг Рысьиных, а вчерашний визитер не только в курсе, но и