Теперь, когда он позволил себе глубже погрузиться в мягкую постель, боль в его истерзанном теле понемногу отступала. Петтибоун. Что он задумал? Петтибоун. Петтибоун…

— Джеймс?

Голос, такой милый, неожиданно раздался у самого уха. Джеймс моментально проснулся, непроизвольно обхватил говорившего за плечи и повалил на кровать, пригвоздив его руки к мягкой постели, — и увидел в слабом свете свечи, горевшей на ночном столике, лицо Клариссы.

— Джеймс! — сердито прошипела она. — Почему вы накинулись на меня? И, главное, что вы делаете в моей кровати?

— Извините, Кларисса. Я не знал, что это вы.

Не так Джеймс намеревался начать свое оправдание. Он выпустил ее руки и привстал на колени.

После чего с трудом, неуклюже вернулся в прежнее положение.

— Джеймс, кто еще это мог быть? — сердито спросила она, садясь. — И вы не ответили мне, почему вы здесь.

Джеймс поморщился — его бок пронзила кинжальная боль.

— Очень больно? — спросила Кларисса гораздо мягче, лицо ее выражало беспокойство.

«Она беспокоится — это хорошее начало», — сказал себе Джеймс. В мыслях все выглядело намного проще. Но сейчас, когда Кларисса оказалась рядом и между ними был лишь ее мужской халат…

— Вы приготовились ко сну.

— Конечно. Я всегда одеваюсь так… прежде чем ложиться в постель. Джеймс, вы не повредили себе голову сегодня вечером?

— На меня напали, Кларисса. Их было четверо.

— Четверо?! — воскликнула она, ее нога, когда она подвинулась к нему ближе, оказалась прижатой к его ноге. — Как же вы сумели…

— Вообще-то, — прервал ее Джеймс, пытаясь игнорировать прижатую к нему теплую мягкую стройную ножку, — я знаю вы пробыли в комнате достаточно долго, чтобы обнаружить мое присутствие. Так что вряд ли тут моя вина, если это стало для вас неожиданностью.

Глаза у Клариссы широко открылись, она дважды открыла и закрыла рот.

— Так вы считаете — я виновата, что вы напугали меня чуть ли не до смерти?

Черт, он сделал ошибку. Утратил ее сочувствие. Это не входило в его планы.

— Позвольте заметить, мистер Джеймс Марлоу, в обычных обстоятельствах ни один человек в здравом уме не посчитал бы ваши рассуждения разумными. События этого вечера, возможно, были привычными для вас, но не для меня. В действительности все, что происходило со мной в последние двадцать четыре часа, настолько далеко от нормы, что…

— Простите меня.

— О, — произнесла Кларисса, нервно обхватывая, колени руками. — За что? То есть… — Она умолкла и опустила голову. — Мне не следует спрашивать. Это просто…

— Вы лишились дара речи, — сказал Джеймс, чувствуя облегчение во всем теле оттого, что наконец принес извинение, которое должен был бы принести пять лет назад.

Она вскинула голову и уставилась на него.

— Что все это значит? Не могу сказать, что я вечно болтаю без умолку. Вам что, неприятны мои разговоры?

Джеймс сел, хотя это вызвало новый приступ боли, скрестил ноги, вытянул и повернулся к Клариссе. Он взял ее за руки.

— Все не так. Я неудачно выразился — вы удивились тому, что я попросил прощения, вы и должны были удивиться. Слишком долго я шел к этому.

Она схватила его руку и склонилась над ней.

— Вы хотите сказать — вы сожалеете о том, что произошло с моим отцом?

— Начну с того, что да. Но поймите меня, Кларисса, — это больше, чем сожаление. Я несу ответственность за свои поступки. Я сделал выбор, и, с тех пор принятое решение мучительно для меня.

— Остановитесь, — умоляла она, прижимая их соединенные руки к своему сердцу. — Пожалуйста. Не говорите так. Я одна виновата. Я хотела слишком многого — больше, чем может дать живой человек. Я обвинила вас в том, что вам неведома сила любви. И это я предала нашу любовь, не приняв ваш выбор.

Она наклонилась и нежно поцеловала его Пальцы.

— А потом вы вернулись, вернулись из ниоткуда. И я не могла позволить вам снова сделать мне больно, во второй раз. Я попыталась быть сильной и контролировать свои чувства — мне это удалось. Но оказалось, вы страдали. Если бы не моя глупая гордость… — Ее голос дрогнул, она, как от боли, прикрыла глаза. — Джеймс, вас могли убить. И виновата в этом была бы я. — В словах, которые вырвались у нее, были ужас и раскаяние.

Джеймс высвободил свои руки и обнял ее с новой силой, которую придали ему ее слова.

— Нет, все не так. Я решил, что вы всего лишь слабая женщина, обвинял вас в том, что отвергли меня, посчитав себя преданным на том основании, что я встал на сторону вашего отца. Кларисса, ваша эмоциональность не слабость, а достоинство, одно из ваших самых замечательных достоинств. Вы очень сильная женщина. Никогда не позволяйте никому отрицать это.

Он ослабил объятие и отодвинулся, чтобы видеть ее лицо.

— Тогда я только что решился просить вас выйти за меня замуж. Но я должен был встать на сторону вашего отца — И от этого меня охватил гнев. Мне было необходимо найти виноватого. Когда вы заявили, что на самом деле я совсем не любил вас… — Он замолчал, воспоминать об этом было все еще больно. — Да, я нашел, кого винить.

— О, Джеймс. — Она положила свои мягкие, несущие утешение руки ему на плечи, — но я не понимаю. Почему у вас не было выбора?

— Петтибоун упомянул о том, что до «Монахов» я был членом одной английской организации, — начал он. Джеймс слишком долго молчал о «Коринфянах»… во вред собственному сердцу. Если по окончании миссии Кармайкл посчитает проступком его решений открыться Клариссе — после того как она столько претерпела из-за «коринфян», — то Джеймс больше не захочет оставаться тайным агентом. — Он говорил правду. Я работаю на тех же людей, что и ваш отец. Так мы и познакомились.

Кларисса нахмурилась.

— Мой отец? Тайный агент?

— Да, и один из лучших. А женщина, о романе с которой ходили слухи, работала в той же группе. — Джеймсу не хотелось посвящать Клариссу в эти детали. Но без этого Кларисса не поверила бы ему. — Заметьте, многие агенты волочились за женщинами — большинство «коринфян» не женаты, одна из причин — опасности, с которыми мы встречаемся изо дня в день. Я слишком уважал вашего отца, чтобы задавать ему вопросы, а он никогда не заговаривал со мной об этом. Я не мог рассказать, почему встал на сторону вашего отца. Я выполнял свой долг, меня готовили для этого. Все, что у меня было, все, что я любил, — это «коринфяне» и ваше семейство. Когда ваш отец отказался опровергать слухи, и ваша мать рассталась с ним, я…

— Вы потеряли и меня, — шепнула она и взяла в ладони его лицо. — Мы оба были такими глупыми.

Джеймс не мог не улыбнуться ее простодушному, но совершенно верному утверждению.

— О, я должна рассказать вам, — начала она, и лицо ее стало воодушевленным. — Я подозреваю, что Петтибоун намеревается сделать что-то, что выходит за пределы заинтересованности «Монахов» в портрете. И — боюсь — это касается вас.