– Чуть дольше – это сколько? – мрачно спросил юноша.

– Год. Может быть, полтора, если повезет.

– И вы называете это везением? – вспылил Иван.

– Молодой человек, – промолвил доктор ровным голосом, – каждый день, вырванный у смерти, – это везение. Странно, что вы до сих пор не поняли этого.

Он удалился, оставив Ивана во власти противоречивых чувств.

Значит, Вася Селиванов, который лишь на несколько лет старше Опалина, умрет – и все доктора и все науки мира бессильны что-либо изменить.

Чувствуя, как его самого словно придавило гранитной плитой ослепительного, чудовищного бессилия, Опалин стал подниматься по лестнице. Походка у него была такая, будто к каждой его ноге привесили невидимую гирю.

Наугад Опалин сунулся в одну из комнат и увидел там Сандрыгайло, который, присев к столу и бодро лузгая семечки, заполнял бумаги.

Мертвая Нюра лежала на полу в ночной рубашке. Шелуха подсолнечника летела на пол, но в то время дознаватели не слишком заморачивались поддержанием места преступления в том виде, в каком его застали.

Трупы перемещали для осмотра или просто для удобства, фотографии делали не всегда и в основном ограничивались словесным описанием произошедшего.

– Стреляли сквозь дверь, – скучающе констатировал Сандрыгайло, даже не поворачивая головы к Опалину. – Потом он ворвался – или они ворвались в комнату. Труп старухи за кроватью… Такое впечатление, что она услышала выстрелы и пыталась спрятаться.

В комнате было две кровати, и Опалин не сразу заметил, что из-за одной высовывается человеческая рука.

Приблизившись, он увидел длинные темные волосы с проседью – много, много волос, – и бесформенную груду в застывших потеках крови.

Судя по всему, в Пелагею Ферапонтовну выстрелили не меньше четырех раз. Рот разинут в безмолвном крике, в глазах – отчаяние и злоба. Он заметил на ковре осколки вазы и подумал, что старуха защищалась до последнего.

Один раскрытый чемодан брошен на полу, другой лежит на кровати, и из него высовываются женские вещи.

– Что-то пропало? – спросил Опалин.

– Кажется, у них украшения были. И денег нет.

– Много денег?

– Будем выяснять. Ты бы это, к Хвостову сходил, – посоветовал Сандрыгайло. – Его комната в конце коридора.

Опалин не стал спорить.

Он вышел в коридор, чувствуя легкий сумбур оттого, что не выспался и с ходу окунулся в расследование тяжелого, грязного, дурно пахнущего дела.

В нескольких шагах от него стоял Хвостов с перевязанной рукой и что-то горячо говорил Парамонову, Будрейко и незнакомому Ивану сотруднику с лупой в руках.

– Вот тут я их увидел… – вспоминал Хвостов.

– Сколько их было? – оборвал его Парамонов.

– Пять человек. Может, шесть… Они стали стрелять в меня…

– Все пятеро или шестеро? – На скулах Николая Михайловича ходуном заходили желваки.

– Да!

– Митька! – Парамонов обернулся к сотруднику с лупой, который изучал стены. – Ну что?

– Я не вижу следов от пуль, – равнодушно отвечал тот.

«А, – сообразил Опалин, – значит, это их эксперт…»

– Как ты не видишь, – горячился Хвостов, – они в меня стреляли!

– Ну стреляли, а дальше что? – спросил Парамонов.

– Я побежал. Меня ранили…

– Где именно ранили-то? Где ты находился?

– Ты думаешь, я помню? – взвился Хвостов.

– Ты мне не тыкай, – оборвал его начальник угрозыска, свирепо поправляя ремень с кобурой. – Ну? Так где тебя ранили? Хотя бы приблизительно?

Хвостов сделал несколько шагов по направлению к приоткрытой двери в конце коридора.

– Кажись, тута…

– Митька!

– Я не вижу брызг крови, – доложил Митька, осмотрев стену.

Николай Михайлович несколько раз дернул челюстью и обернулся к Хвостову.

– Так, тебя ранили… дальше что?

– Я вбежал к себе и заперся.

– Пошли.

Массивная дверь. Мраморный камин. Вместо кровати – спартанская койка. На столе – роскошная ваза, и, проходя мимо, Опалин заметил, что она до половины забита окурками, источающими адский аромат.

Впрочем, хозяина этой комнаты, по-видимому, все устраивало. Он уселся на койку, придерживая раненую руку.

– Снаружи на двери следы, как будто ее пытались выбить, – доложил Митька, осмотрев дверь. – Но она так сработана… Сейчас так не делают. Ее можно вынести только тараном, и то я не уверен…

Он провел пальцем по дереву и уважительно усмехнулся.

– Будрейко, осмотри здесь все, – распорядился Парамонов. – Ищи оружие.

– «Маузер» на столе, – подал голос Опалин. – Возле вазы.

Будрейко поспешно завладел оружием, словно хозяин комнаты мог обратить его против них.

В глазах Хвостова застыла усталость. Он явно испытывал упадок сил.

– А теперь давай по-хорошему и без сказочек, – попросил Парамонов. – Так что здесь было?

Хвостов испуганно поглядел на него.

– Я никого не убивал, – пробормотал он.

– Ты самострел себе устроил! – заорал Парамонов, перестав сдерживаться. – Пять-шесть человек стреляли в него в коридоре… и ему только предплечье оцарапало! Ты что, думаешь, доктор не понял, что ты сам в себя стрелял? Не на такого напал!

Опалин почему-то не сомневался, что Андрей Витольдович ничего не сказал о самостреле, но ссылка на врача окончательно добила Хвостова.

Совершенно неожиданно для всех он закрыл лицо руками и всхлипнул.

– Всю жизнь… всю жизнь! – донеслось до тех, кто находился в комнате. – За что? Судьба меня бьет и бьет… устал я, понимаешь? Хоть раз… приличная работа… юг! И тут! Выстрелы… А потом дверь пытались выбить! Что я должен был делать? – закричал он, жалко кривя рот. – Их уже убили без меня… Если бы я вышел из комнаты, это бы никого не спасло, поймите!

– Ты признаешься, что только что наврал нам? Признаешься, что прятался тут, а потом устроил самострел и придумал, что тебя ранили бандиты?

– Он меня уничтожит… – проскулил Хвостов.

– Кто? – спросил Парамонов.

– Кто, кто… Ее муж. Он же души в ней не чаял…

– Ты хоть кого-нибудь из нападавших разглядел? – вмешался Опалин. Хвостов всхлипнул и вытер лицо рукой.