Ох, непрост, весьма непрост оказался Иван Ильич.

Прежде чем выйти к гостям, он надел мундир царской армии со всеми наградами, которые, судя по всему, получил, воюя с немцами.

«Георгиевский кавалер… – бухнул кто-то в голове Опалина. – Эх… Ноги потерял… здоровье потерял… и все напрасно».

Вскинув голову, Иван Ильич с вызовом встретил его взгляд.

– Да-с, воевал и не стыжусь, – проговорил он, возвысив голос, хотя ему никто не думал возражать. – Кровью все заработано, кровью оплачено. Многим, например, зятю моему, этого не понять…

– У вас есть зять? – пробормотал Опалин.

Почему-то он думал, что и Вера, и ее брат были совершенно одиноки.

– Да-с, коммунист, – ответил Иван Ильич. – Занимает какую-то должность… в раю… в райкоме, что ли. Вы должны меня извинить, я старое ископаемое, – объявил он и посмотрел строго.

Кеша вытаращил глаза.

– Ну так меня аттестует любезный зять, – продолжал Иван Ильич, осторожно усаживаясь на стул. – Впрочем, я на него не в обиде. По крайней мере, благодаря ему нас никто не пытается выставить из дома… Я заметил, что вас заинтересовала наша семья, – продолжал он, глядя на Опалина. – Обычная семья, пять человек детей, а теперь остались только мы с Верой. Брат Афанасий умер от чахотки, Надя угорела, Максим… Про Максима вы и сами знаете.

– Кто его убил? – спросил Опалин.

Он не сомневался в том, что прямого ответа не получит, а хотел посмотреть на реакцию.

– Жизнь, – просто ответил Иван Ильич. – Убивает всегда жизнь, вы не знали? Будете говорить с моей сестрой, прошу вас, выбирайте слова. Ваш коллега, который приезжал сюда до вас, не отличался особой деликатностью.

Опалин хотел сказать, что постарается вести себя деликатно, но так как он все-таки расследует убийство, странно думать, что он станет говорить о персиках и розах.

Однако тут в столовую вернулась Вера Ильинична, и обед начался.

Опалин был неприхотлив в еде.

Он рос в те годы, когда перебои с продовольствием стали обычным делом, и началось все это еще до революции.

Сколько он помнил себя, жизнь оставляла ему мало выбора в том, что касалось пищи телесной, и привередничать тут просто не приходилось. Повзрослев, он сделался постоянным посетителем столовых, – опять-таки не имея выбора, потому что обстоятельства его к тому моменту сложились так, что дома он фактически лишился.

Сняв угол у Варвары Дмитриевны, он ни на что не рассчитывал, но старая дама, которая втайне жалела его, всерьез озаботилась его пропитанием. Она закармливала его, насколько ей позволял ограниченный бюджет, и между делом тактично научила своего жильца правильно обращаться со столовыми приборами.

Однако все кулинарные ухищрения Лукомской померкли перед обедом, который устроила Вера Ильинична, причем Опалина поразила не только сама еда, но и белоснежные салфетки, и бокалы, которые хозяйка поставила на стол.

В глубине души он был рад, что благодаря наставлениям Варвары Дмитриевны не ударил в грязь лицом и не держал вилку в правой руке. Он очень хорошо заметил, что хозяин дома то и дело поглядывает на него, оценивая его манеры, и не намеревался дать своему тезке ни единого шанса для того, чтобы смотреть на себя свысока.

Что касается Кеши, то он, очевидно, наобщавшись с киношниками, вел себя за столом вполне прилично и не подавал повода для нареканий.

Общий разговор, впрочем, клеился с трудом.

Шофер предпочитал молчать и жевать, а Опалин придерживался правила не говорить за едой о делах и потому тоже не блистал красноречием.

Отчасти положение спасала Вера Ильинична. Она рассказала о своих родителях, мимоходом коснулась истории дома, в котором они находились, вспомнила, как несколько раз видела в Ялте Чехова, свернула на тему погоды и затем принялась рассуждать о том, какие фрукты легче всего выращивать в Крыму.

Иван Ильич изредка вставлял свои реплики, кое-где поправляя сестру или добавляя свои замечания.

Опалин поймал себя на мысли, что разговор в итоге выходит не вполне непринужденный и с претензией на светскость, отдающую чем-то старомодным.

Однако обед был так хорош, что Иван легко простил бы и более серьезное прегрешение.

Начались тосты.

Опалин объявил, что он не мастер длинных речей, и предложил выпить за всех присутствующих. От него не укрылось, что Иван Ильич посмотрел на него с некоторым изумлением, словно Опалин отвечал на экзамене и оказался лучше, чем от него ожидали.

Когда очередь дошла до самого Ивана Ильича, он сказал:

– Возможно, вам не понравится мой тост, но я хотел бы выпить за то, чтобы все наши жертвы были оправданы. А лучше всего – чтобы нам не пришлось их приносить. – Он выразительно кивнул на то, что осталось от его ног.

Кеша не блеснул оригинальностью, предложив выпить за мир, но никто не стал шутить по этому поводу.

Вера Ильинична сказала, что пьет за примирение. После вина она порозовела и помолодела. Голоса стали громче, речи – свободнее.

– Не понимаю я новомодных словесных выкрутасов, – признался Иван Ильич, морща лоб. – Зачем нарком, когда есть слово министр? А эти ужасные сокращения… Крымжилсоюз, райпромкредит, госколбасторг… Тьфу! Ну ведь режет же слух…

Опалин сидел с приятной тяжестью в желудке и думал, что его накормили до отвала, чтобы он не задавал вопросов.

Неожиданно лохматая собака хозяев вбежала в комнату и нырнула под стол.

– Что это с ней? – с удивлением спросил Иван Ильич.

Его сестра поднялась с места и подошла к окну. Свет в комнате померк, и неожиданно сделалось почти темно.

– С моря идет гроза, – сказала Вера Ильинична и стала закрывать ставни и задвигать шпингалеты.

Вокруг домика засвистел ветер. Он бился в стены, рвал стебли глициний, раскачивал деревья в саду. Черная туча неслась на Гурзуф, и в центре ее что-то грозно шкворчало и отсвечивало золотом. Картечью рассыпался гром, и дождь стал сплошной стеной от неба до земли.

Кеша приподнялся с места.

– Ты куда? – спросил Опалин.

– Машина… – пробормотал шофер.

– Ты же ее под деревом оставил. Будем надеяться, что ее не зальет…

– Не ходите наружу, не надо, – умоляюще шепнула Вера Ильинична.

Где-то над Мертвой долиной сверкнула молния, и гром загрохотал так, что у всех присутствующих заложило уши. Хозяйка дома вышла и вернулась с керосиновой лампой, которую поставила на стол.