— Я не могу…

Шаги за спиной.

…она здесь, сзади, не уйти, не скрыться, беги не беги, настигает, дышит в спину, голодно, зло, всегда рядом, она во мне, я в ней…

— Не можешь? Тогда беги, Элли.

Бегу.

Вниз с холма. Река черней смолы. Трава шевелится, шиповник растопырил пальцы.

Рэндольф с мечом в руке.

— Терри мертв, Элисон.

— Нет!

— Мне тоже придется уйти. Судьбы не изменить. Мы несвободны, такова наша природа.

— Не оставляй меня!

— Я должен.

Торопливый поцелуй. Горечь на губах. Шаги за спиной.

— Беги, Элисон! Не оборачивайся.

Свист мечей. Там остался Рэндольф. Навсегда.

Грязь, везде грязь, осенняя распутица. По колено грязи. Вязнут ноги. Тяжело бежать. В боку колет.

Темно. Уже темно. Так быстро? Небо зажигает бледные звезды. Ни Терри, ни Рэндольфа. Опять бежать?!

Не хочу!

Менгиры вырастают. Из земли встают. Окружают. Справа. Слева. За спиной. Впереди.

Алтарь. Тот же самый? Другой? Полотно в прорехах. Ходит бердо. Крутятся шестеренки. Голодно лязгают рычаги.

Беги — не беги. Не сбежала.

…рядом с машиной, спиной ко мне, в сером плаще… сама серая, как тень… черный провал под капюшоном — хорошо. Только не лицо, не смотреть ей в лицо, не видеть…

Или все.

Конец.

Навсегда.

Подходит ближе. Поднимает руки, чтобы развязать плащ.

Мелькает рыжий локон…

Я очнулась на кровати в той же комнате. Все тело болело, как не раз случалось после очень сильных приступов, но в памяти зиял черный провал.

Все, что я сумела запомнить, — страх загнанной жертвы. Как во снах, когда по пятам кто-то гонится, преследует, дышит в спину могильным холодом. Руки и ноги наливаются неподъемной тяжестью, воздух становится липким, как патока, а преследователь все ближе, ближе…

Я не успевала встретиться с ним. Всегда просыпалась раньше. Съеживалась, пряталась под одеяло, следя, чтобы даже краешек ночной рубашки не выглядывал. Ну и что, что жарко. Жару можно потерпеть. А в тенях прячутся чудовища…

Вот и сейчас я ощущала лишь облегчение. Как зайчонок, сбежавший от охотника. И все. Пустота.

Так нечестно! Я почувствовала себя обворованной. Пусть новое знание, которое дарили приступы, часто было в тягость, лишиться его оказалось обидным.

Одежда оставалась нетронутой, и я не нашла никаких признаков того, что Блудсворд продолжил свое отвратительное занятие после того, как начался приступ.

Тяжело стучала кровь в висках, как бывает с похмелья. Я попробовала встать и застонала. Мышцы свело в судороге.

— А, очнулась, спящая красотка, — Блудсворд подошел неслышно. — Я уже начал подумывать о вызове доктора. На вот, выпей вина.

Он протянул кубок. Я хотела отказаться, но побоялась, что тогда он вольет его в меня силой. Под напускной благожелательностью горбуна тлел гнев. Я уже чем-то нарушила его планы. Знать бы чем.

Поэтому я сделала глоток. Вино было вкусным.

— Снова тебя недооценил, — продолжил мой мучитель. — Удивительный механизм эти приступы. Простой, но столь эффективный. Ты крепкий орешек, Элисон. Мне нужно время на подготовку, следующая попытка должна быть более успешной.

— Что вам от меня нужно? Зачем я вам?

Он зловеще ухмыльнулся.

— Это было бы непредусмотрительно: избавить тебя от терзаний и пытки неизвестностью, моя испуганная Элисон. Патер Вимано проделал хорошую работу, но, к счастью, у тебя пылкое воображение.

Скрипнула дверь. Сквозь комнату к нам медленно прохромал низкорослый юноша в простой черной одежде. В его фигуре ощущалась какая-то неуловимая неправильность, но прежде, чем я успела об этом как следует подумать, незнакомец дошел до нас и поклонился Блудсворду.

— Вы звали, мастер, — спросил он высоким и нежным голосом.

— Да, Кьяра. У нас новая пташка. Выдели ей лучшую клетку, чтобы никто не посмел обвинить меня в негостеприимстве по отношению к графской дочери.

Только тут я поняла, что юноша вовсе не был юношей. И поняла, как смешна была вспыхнувшая надежда на его помощь.

На прощание Блудсворд зловеще улыбнулся:

— Подумай о своем страшном будущем, пока будешь сидеть и ждать своей участи, моя нежная Элисон. Хорошенько подумай.

* * *

Стоило мне дернуться, как горло обожгла резкая боль. Я споткнулась на ровном месте, остановилась, чувствуя, что задыхаюсь. Руки сами собой потянулись к шее в бесполезной попытке хоть немного ослабить объятия удавки.

— Я хромаю, но от меня не убежать, — равнодушно сообщила женщина за спиной.

Кьяра Шелковые пальчики — это имя называл Кенрик Мори, когда говорил о женщине, которая принесла вещи стряпчего на продажу.

— Не буду, — прохрипела я. — Пустите.

Она помедлила еще несколько мгновений. Я тщетно разевала рот. В глазах потемнело, в ушах застучали гулкие барабаны, пальцы бесполезно скользили по веревке, царапали ногтями горящую кожу…

Я уже поверила, что она удушит меня, когда Кьяра ослабила удавку. Она смотрела, как я кашляю, жадно глотая воздух, как растираю шею. Там, где впивалась веревка, кожа была содрана и саднила.

Я взглянула на женщину. И поняла: такую упрашивай, не упрашивай — все равно. Не будет она меня слушать.

Ростом она была чуть выше меня. И вряд ли сильно старше. Смуглая, черноглазая, гордый нос с горбинкой, темные кудри коротко острижены на мужской манер. Будь на ней платье и парик, Кьяру любой назвал бы красавицей.

Если б не шрамы.

Четыре уродливые линии спускались по гладкой щеке. Еще один змеился по шее, уходил под одежду.

Когда Кьяра повела плечами и бросила короткое «Пошли», я подумала, у нее и по телу должны быть шрамы. Не зря же одно плечо выше другого торчит и вся фигура скособоченная. И на левой руке только три целых пальца, а два — обкусанные культяпки.

— Куда вы меня ведете? — от удавки голос был хриплый. И слова царапали горло, как колючие репьи.

— В подвал.

Мы подошли к лестнице.

— А что со мной будет?

Она кивнула, показывая, что надо спускаться. Я не стала упрямиться — горло болело ужасно, а Кьяра все так же держала удавку наготове и смотрела на меня выжидающе.

— Вы меня убьете, да?

— Это решать мастеру.

— Почему ты ему помогаешь?! — продолжала я допытываться, пока мы спускались по лестнице, сначала на первый этаж, а потом и в подвал. — Я тебе что-то сделала? Или моя семья?