Существо на поляне снова стонет, открывает карие, чуть навыкате глаза. И я не могу удержаться от крика ужаса.

— Леди, — его голос подобен скрипу дерева в бурю. — Вы пришли снова убить меня? Да-да, убейте меня.

— Дориан?! — я не слышу своего голоса. Губы бесполезно шевелятся, а звука нет. И нет сил оторвать взгляд от кровавой раны от птичьего клюва чуть ниже ключицы. По всему телу мага виднеется множество подобных отметин — от едва зарубцевавшихся, покрытых влажной корочкой до давнишних белых шрамов.

В каких бы преступлениях ни был виновен этот несчастный, он не заслуживает такого. Никто в мире не заслуживает такого!

— Сколько времени прошло, леди?

— Десять лет, — отвечаю я против своей воли.

Перед лицом его страданий все мои заботы кажутся ничтожными. Но я не могу не задать вопрос, который терзал меня так долго!

— Зачем вы сделали это, Дориан?

Я не уточняю, что «это», но бывший маг и так понимает меня. Его смех — как треск сучьев под ногами:

— Мы хотели бессмертия. Да-да, мы получили его, — зрачки дерева-Дориана выписывают безумные восьмерки в глазницах. — Не надо будить Хозяйку, — доверительно сообщает он мне. — Нет-нет, не надо! Она не хочет просыпаться. Она отдала нас ему, нас всех. И он сказал, мы заплатим.

— Кому «ему»? Кто он, Дориан?

Маг не слышит. Скалится и бормочет себе под нос:

— Мы заплатим. Будем платить до-о-олго-до-о-олго, — он снова смеется. — Думаете, я безумен, леди? Да, я безумен. Я само безумие. Здесь все — безумие, — смех переходит в рыдание. — Убейте меня, леди. Пожалуйста!

— Как?! — беспомощно спрашиваю я.

Ответом на вопрос руки сами тянутся к затылку. Туда, где тяжелый узел волос сдерживает ажурная раковина заколки, закрепленная длинной и тонкой шпилькой.

«Не повторяйте моих ошибок, сеньорита. Всегда носите с собой кинжал», — сказал Элвин, когда дарил ее.

Я сжимаю тонкое тело шпильки, высвобождая из тела костяного чехла. Четыре дюйма бритвенно-острой стали. Волосы плащом падают за спину.

Кровь из перерезанного горла брызжет в лицо, на платье…

Дориан хрипит, его глаза стекленеют. «Спа…» — беззвучно шепчут губы, прежде чем застыть в благодарственной улыбке.

Я убила его. Снова.

Молю вас, о боги, даже если вы уже ушли и не внимаете просьбам смертных, сделайте так, чтобы мне не пришлось делать это в третий раз.

Слезы текут сами, против воли. Я утираю их, размазывая чужую кровь по лицу.

Вернуться? Сбежать отсюда? Из Роузхиллс, из Сэнтшима, домой, в Рондомион! Обнять Элвина, уткнуться ему в плечо, разрыдаться. А он поцелует меня в макушку и скажет: «Сеньорита, хватит разводить сырость. Еще немного, и мы утонем».

Шмыгая носом, бреду к тропинке. В спину несется пронзительный визг. Стая птиц, предвкушая пиршество, делает над трупом Дориана почетный круг и падает вниз, облепляя тело-дерево густой шевелящейся массой.

Дальнейшая дорога — как в тумане. Растения и твари — пугающие, непристойные, омерзительные. И одинаково равнодушные к моему присутствию. Словно ведущая меня по этому пути неведомая сила повелела им ослепнуть.

Даже не замедлив шаг, я миную огромную клетку с заключенной внутри статуей фэйри. Лицо изваяния смутно знакомо, но я забыла, как это — рассуждать и думать.

Тропка ведет вверх и обрывается у вымощенной каменными плитами площадки. Восемь менгиров по сторонам света охраняют ее покой.

А в центре, оплетенный ветвями и мхом, увитый цветами, стоит алтарь.

Повинуясь приглашению, я вхожу на приготовленное ложе…

Элисон

Не знаю, сколько времени прошло. Наверное, много. Я безумно хотела пить. Ноги болели так, что я плюнула и села на солому. Пусть кусает. Но крыса, если она и вправду была, мною побрезговала.

Я уже начала думать, что граф про меня совсем забыл. Или что ему пришлось срочно уехать, а я так и умру тут от жажды, когда скрипнула подвальная дверь и до меня донесся голос Терранса:

— Темно. Нужен факел, Рэнди.

Сердце пропустило удар и заколотилось как бешеное. Я вскочила, подбежала к двери и замолотила в нее кулаками.

— Я тут! Он меня запер!

— Отойди в сторону, Элисон.

Дверь вылетела с одного удара. На пороге стоял Рэндольф — в плаще, доспехе, с мечом в одной руке и факелом в другой. Как герой! Как благородный рыцарь из романа! Непобедимый, суровый, молчаливый, самый-самый замечательный в мире. В этот миг я любила его больше всех на свете.

— Почему так долго? — спросила я. И зарыдала.

Не так-то много удовольствия в том, чтобы быть жертвой. И одно из них — возможность порыдать от души на груди спасителя. Но сделать этого мне не дали. Вместо того чтобы обнять и утешить, Рэндольф сунул мне факел и довольно резко дернул за руку к выходу. А высунувшийся из-за двери Терри выразительно повертел пальцем у виска:

— Элли, прекращай реветь. Надо еще уйти отсюда живыми. Саймон не сможет долго отвлекать хозяина. Переноси нас на Изнанку.

— Терри. О, Терри! Все пропало! Блудсворд сжег завещание! — пожаловалась я, привычно спускаясь на другой пласт реальности.

— Ну и гриск с ним… — он остановился. — А сжег как? Со шкатулкой?

— Да. На моих глазах кинул в камин. Моя семья погибла, Терри.

Терранс начал смеяться.

— Что, кинул в камин и там оставил? Слушай, Рэнди, давай забежим забрать подарочек для Элли.

— Мне это не нравится, — сообщил воин. — План был вытащить Элисон и уйти.

— Она будет плакать день и ночь, если уйдем без этой бумажки. Давай, это недолго! Все равно горбатый сейчас слишком занят с Саймоном.

Я захлопала глазами:

— Саймон… но как?

— Позже, — обрубил Рэндольф, приняв какое-то решение. — Где тот камин, Элисон?

— Оно же сгорело.

Терри фыркнул:

— Показывай дорогу!

На мое счастье, Изнанка дома везде, кроме покоев Блудсворда, была нормальной. Никаких смерчей. У двери в комнату графа я остановилась.

— Туда нельзя! Там… такое.

— Какое? — закатил глаза Терри. Во всем его тоне и позе читалось «Ну что еще за выкрутасы, Элли?».

Рэндольф не стал спрашивать. Просто открыл дверь.

— Действительно, нельзя, — констатировал он, оглядев гудящий черный столб.

Терри ругнулся. А сам мне запрещает!

— Почему инферно еще не разнесло Блудсворду весь дом? Мы чего-то не знаем?