— Не может, — отрубил Душило.

Однако охрану к лабазу все же выставил. Назначил сторожить ночью троих из подряженных Захарьей людей, проверил у них оружие и предупредил:

— Проспите чудеса, отдам вас волхву — пускай сотворит жертву лютому зверю коркодилу.

Вечером, наполнив чрево медвежатиной с репой и двумя корчагами крепкой новгородской браги, храбр благодушествовал. Стащил с ног сапоги, хотел было растянуться на соломе, крытой шкурами, и вдруг замер. А через некоторое время стены невеликой жилой клети гостиного двора сотрясло от могучего хохота. Несда, листавший Псалтырь в углу на лавке, вздрогнул и загородил ладонью огарок свечи, едва не потухший от буйства храбра. В дверь клети сунулся холоп — узнать, что за страсть приключилась с хозяином и не надо ль принести чего ни то охладительного. Душило пальцем велел ему скрыться. Тыча в сапоги, он едва вымолвил сквозь бурные раскаты смеха:

— Хорошо, что я не сказал этому волховнику, из чьей шкуры они сделаны.

Потом, отдышавшись, спросил:

— Или надо было сказать?..

— Завтра скажи, — отмолвил Несда, даже не улыбнувшись. — Не волхву, а всему Новгороду скажи.

Назавтра обоим стало не до сапог.

Впотьмах, задолго до рассвета, клеть наполнилась дробным стуком. Тарабанили снаружи в дверь, бессвязно кричали. Душило и Несда, подскочив одновременно, заметались в темноте. При этом отроку изрядно перепало тычков и затрещин — храбр спросонья не помнил, где дверь и искал ее во всех направлениях. Наконец запалили свечу, отодвинули засов. В клеть ввалился кметь-рядович, принес повинную голову. Позади него хлопал глазами челядин.

— Твоя воля, Душило, отдавай нас на съедение коркодилу.

— Чудеса проворонили?!!

То был даже не рев, а нечто вроде трубного гласа перед Страшным судом. Несда, не успев испугаться, решил, что сейчас обрушатся стены с потолком, и зажмурился. Кметь, прозывавшийся Слудом, не дрогнул, но на лице у него появилось мученическое выражение. Челядин убежал.

— Очей не сомкнули… Да леший знает, как оно все получилось!

Душило второпях натянул сапоги, влез в кожух и ринулся вон. Слуд, успев отпрыгнуть в сторону, пошел за ним.

В лабазных рядах было светло, как днем, от горящих огней. Два светильника воткнули в сугроб возле раскрытых настежь дверей, с остальными ходили меж рядов и даже залезли на кровлю. Вся нанятая Захарьей сторожа очутилась здесь и силилась решить загадку.

— Вот, — молвил Слуд, показывая храбру пустой лабаз.

— Это я и без тебя вижу, что вот, — горестно сказал Душило.

Весь товар, что был запасен для отвоза в Киев, исчез. На полу в слое трухи с писком копошились мыши. Одна серая тварь взобралась на Душилин сапог и стала осматривать с горки окрестности. Храбр, в задумчивости поглядев на нее, брезгливо тряхнул ногой. Мышь улетела в глубь лабаза.

— Удавлю.

— Кого? — дернулся кметь, тоже бывший в ночной стороже, по имени Страшко.

— Волхва проклятого. После того как он скормит вас троих своей зверюге.

— Без волхвования тут, вестимо, не обошлось, — убежденно заявил Слуд.

— Ты свою вину не уменьшай. Дело говори, — велел храбр.

— Дак… какое там дело, — развел руками кметь. — И рассказывать-то нечего. Будто полуночницы обморочили. Вроде не спали… а словно и не видали ничего, и не слыхали.

— Что ж эти полуночницы вам головы назад не посворачивали, как у них заведено?

— Да не полуночницы то были, — сказал Страшко, — а русалка.

— Ну да, самое время для русалок, по сугробам им шастать, — не поверил Душило и вдруг рявкнул: — А ну, как было, говори! Не то я тебя вместо коркодила сожру.

Страшко присел в испуге, втиснул голову в плечи.

— Русалка, вот те святой крест. — Он быстро перекрестился, нарисовав перед собой в воздухе нечто неразборчивое. — Глаза — во! — Кметь показал круги пальцами. — Волосы — во! — Стукнул ладонью по колену. — Красные!

— Рыжие, — угрюмо возразил Слуд.

— Зеленые, — заспорил третий кметь из ночной сторожи.

На него только посмотрели, а отвечать не стали.

— Сама белая, — продолжал Страшко, — и в одной исподней рубахе. А под рубахой то самое. Все видно.

— И чего? — набычился Душило.

— Ну… все. Не трогали мы ее. А как очухались — нет русалки. И лабаз отпертый стоит. А там вот.

— Сам вижу, что вот, — еще больше рассердился храбр и ткнул пальцем в Слуда. — Ты. Людей послали искать?

— Ищут, — кивнул тот на кметей, бродящих меж лабазных рядов.

— Да не тут искать надо! — совсем разгневался Душило. — По всему городу, по всем концам!

Тем временем незаметно подкралось утро, серенькое, неприветливое, сыплющее колючей крупкой. Несда, зябко кутаясь в зимнюю свиту, ходил по пятам за храбром, громко погоняющим кметей и холопов, и всех жалел — отца, Душила, провинившуюся сторожу. А больше того волхва, ибо не ведает, что творит. Да еще девица с красно-зелеными волосами волновала душу. Кто она — вправду наколдованная волхвом нечисть или живая девка, умеющая отводить другим глаза? А может, ведьма, баба-шептунья, ведающая разные зелья и заговоры для ворожбы и обмана добрых людей?

— Стой-ка, — сказал себе Душило и резко остановился. Повернулся к Несде. — Ты много книг прочел?

Несда пожал плечами — наверно, много.

— А написано ли где, что столько товару, на семь с лишним сотен гривен серебра, можно волхвованием переместить в иное место?

— Нет, — подумав, ответил Несда. — Писано только, что если имеешь веру с горчичное зерно, то можно и горы передвигать.

— Ну, это к волхву не относится, — с сомнением молвил храбр и направился к лабазу.

У широко распахнутых дверей клети никого не было. Рядом в сугробе торчали две забытые прогоревшие головни. Душило вошел внутрь лабаза, встал раскорякой — раскинул ручищи в стороны, будто затеял играть в жмурки, и дошагал в таком виде до задней стенки. Развернулся. Озадаченный, прошелся из угла в угол поперек клети. Несда глядел на него в изумлении.

— Нету, — разочарованно произнес храбр.

— Чего нету?

— Товару.

— Так это же и так видно.

— Ну да, видно. А про отвод глаз знаешь? Вдруг на ощупь он был бы на месте? Я проверил. — Душило стал очень грустный. — Ну пойдем, что ли.

— Куда?

— Искать волхва.

Они вышли на Торг, но здесь кудесника не было. Лавки стояли запертые, только скучные псы с поджатыми хвостами бродили по площади. Из-за плохого настроения новгородцев торговля не вязалась и у заморских гостей, и у купцов из прочих земель Руси. Даже нищие перебрались с Торга в иные места.