— Сейчас ведь убивать будут!!

— А ты как помешаешь? — вызверился на него Кирша.

— Где князь? — тревожился Несда. — Куда подевался? Почему Душило так медлит?

Глеб Святославич, исчезнув на какое-то время в притворе собора, вновь появился, сошел с крыльца и остановился, кутаясь в мятель, будто обдумывал что-то. Душило меж тем шагом направлял коня сквозь толпу, руками и ногами помогал слишком увлеченным крикунам убраться с пути. Новгородцы его не интересовали. Ему нужен был волхв.

Малого не хватило, чтобы дружина, осатанев от ругани, начала рубить направо и налево. Князь шагнул к беснующейся толпе, оплеухами растолкал новгородцев и встал перед волхвом, плотно запахнув плащ.

— А ну тихо! — зычно велел он.

Волхв поглядел ему в глаза и поднял посох, тоже призывая к тишине.

— Что, князь, согласен?

— Сперва ответь мне, кудесник, — лицо Глеба Святославича было темным от гнева, — подлинно ли знаешь, что случится сегодня и завтра?

— Знаю все и предвижу, — надменно ответил волхв.

— А что с тобой будет, знаешь? — выпытывал князь.

— Знаю. Великие чудеса покажу и тем Новгород под власть богов приведу — Велеса Кривобородого и Правого Перуна.

— Плохи же твои знания, чародей!

Глеб Святославич распахнул мятель и сдернул с пояса топор. Волхв не успел и рта раскрыть — лезвие воткнулось ему в лоб, посреди бровей.

Новгородцы, ахнув, подались в стороны. Мертвый кудесник рухнул в грязную снежную кашу. Открытые глаза смотрели прямо на топорище, словно на удивительное явление.

Из нутра толпы вылетел горестный девичий вскрик и тут же оборвался. Это удивило всех, даже новгородцев — откуда в самой гуще смуты затесалась девка?

Душило остановил коня и, когда волхв упал, покачнулся в седле, будто оглушенный.

— Вот это да! — восхищенно присвистнул Кирша. — Ай да князь! Ну теперь держись за кошели, бояра!

Несда в изумлении смотрел на незнакомого отрока в толпе, зажимающего рот обеими руками. Из-под шапки выбивались ярко-рыжие, едва не красные вихры, а лицо было белым, как молоко.

Князь сел на коня, дружина пропустила его вперед.

— Все видели, что этот чародей — лжец и поклепник? Даже смерти своей не мог угадать, и боги ему не помогли. Расходитесь все! А кто крещен и ходит на исповедь, не забудьте помянуть об отступничестве от святого креста.

Новгородцы, опамятовав и плюясь на волхва, стали разбредаться. Кое-кто просил прощения у князя и епископа. Но большинство расходилось молча и угрюмо, с опущенными головами и словно бы с обидой на несдюжившего кудесника.

Глеб Святославич опять соскочил с коня и встал перед епископом.

— Владыко, каюсь и я в своем грехе, ибо убил человека.

Князь опустился коленями в снег. Епископ Федор передал клирикам крест и сошел по ступеням.

— Не ты покарал его, а Бог.

Он покрыл голову князя епитрахилью и прочел молитву, изглаживающую грех.

— Хороший удар, князь.

Душило наклонился над мертвым волхвом и выдернул из черепа топор.

— Обыкновенный, — сказал Глеб Святославич, обернувшись.

— Не-ет, — покачал головой храбр и откинул топор в сторону, — обыкновенный удар не порушил бы одним махом все мои надежды.

— На этого волхва плохи были надежды, — усмехнулся князь. — Ты сам видел, новгородец.

— Я не новгородец.

— Тогда что тебе нужно было от этого пугала для добрых людей?

— Всего лишь потолковать. Он украл ночью весь мой товар. Волхвованием или иным способом — этого я не ведаю.

— Не очень-то ты похож на купца, не новгородец. Мне такой человечище, как ты, в дружине пригодился бы!

— Да не привык я менять князей как рукавицы. Служил я Изяславу Киевскому, а теперь самому себе служу. Не обессудь, Глеб Святославич.

Душило развел руками.

— Не долго ты, я чаю, в купцах продержишься, — весело сказал князь, — коли твой товар у тебя из-под носа уводят. Гривну-то с шеи не снял? Эй, — крикнул он дружинникам, — обыщите волхва.

— Твоя правда, князь, — опечалился храбр, дотронувшись до гривны. — Не снял. Тесно мне в купцах, раздолья душе нет. А товар все же вернуть надо. Только не знаю, с кого теперь взыскивать. Эх, князь, погодил бы ты со своим топором чуток, не грызла бы меня сейчас злая кручина.

— Опоздал ты, — без капли сочувствия молвил Глеб. — А может, это знамение тебе послано, что не в свои сани ты сел, храбр?

Понурый Душило словно бы уменьшился в росте и убавился в плечах — стал казаться перед князем провинившимся младшим кметем.

Отроки, осмотрев волхва, принесли князю золотой оберег — идольца на цепочке.

— Кроме этого, ничего.

Глеб Святославич лишь взглянул на оберег и сказал храбру:

— Возьми это себе. Невелико возмещение, а все же больше, чем ничего. Надумаешь, приходи на мой двор, теперь же прощай. — И добавил насмешливо, садясь на коня: — Купец.

Душило исподлобья смотрел, как уходит из Детинца княжья дружина. Когда за воротами исчез последний отрок, он перевел взгляд на чародейский оберег. Задумчиво подкинул его на ладони, взвешивая, и зашвырнул в дальний сугроб. Затем взгромоздился на мохноногого коня, у которого не видно было глаз из-под гривы, и дернул поводья. Конь, недовольно всхрапнув, пошел медленным шагом.

Епископ и софийское священство скрылись в соборе еще раньше. Словно дождавшись мгновения, когда площадь перед собором опустеет, снег повалил дружнее.

— Уф, — сказал Кирша и утер рукавом лоб, будто хорошо потрудился. — Ну и передряга. Поснидать бы теперь, а то брюхо совсем подвело.

Но Несда из укрытия на гульбище выходить не хотел и по-прежнему выглядывал украдкой.

— Ты чего? Все ушли уже.

— Не все. Смотри!

В сугробе неподалеку от собора копошился мальчишка — запускал обе руки глубоко в снег и ворочал там. При этом вертел головой, опасливо озираясь.

— Оберег волховника ищет, — догадался Кирша, — вот ловкач! Пойдем накостыляем ему.

Несда вцепился в приятеля, как лиса в добычу из курятника.

— Не надо! Пускай ищет!

— Почему? — удивился Кирша.

— Потому что у него красные волосы, — ответил Несда и сделал таинственное лицо.

— А…

Кирша не успел задать вопрос. Красноволосый отрок с тихим вскриком выхватил из снега оберег и спрятал под свиткой. А затем сотворил такое, от чего рот у новгородца изобразил большую букву «он». Медленно, запинаясь ногами о рыхлый снег, отрок подошел к волхву, опустился, почти упал к нему на грудь и надолго замер. Не шевелились и оба зрителя.