барабанил по карнизу, будто по дну безразличной, мертвенно-гладкой пустоты. А сквозь шелест дождя внезапно отчетливо проявилось тиканье настенных часов. Казалось, оно открыто говорит о конечности, о том, что время не беспредельно, жизнь не беспредельна. Оно не просто отсчитывало абстрактные, безотносительные секунды. Тикающие стрелки непрерывно отрезали от вечности секунды именно Сашиной жизни – тут же выбрасывая их в никогда. Делали время ее жизни дробящимся и пугающе исчисляемым. Они словно предупреждали: вот еще одной секундой осталось меньше, вот еще одной. Как будто настенные часы превращались в огромные песочные и тиканье засыпало Сашу безостановочными песчинками, грозясь полностью покрыть ее тело тяжелым песком, оставив неподвижно, бездыханно лежать на дне сосуда.

Саша приподнялась на локтях, посмотрела на спящего рядом Виталика. Все их будущие совместные годы вдруг представились ей гладкой ровной дорогой, вдоль которой тянутся тушинские новостройки, сочащиеся изнутри вечерним оранжево-алым светом; плывут очертания детских площадок, висят среди темной пустоты мерцающие вывески магазинов. И где-то там, вдалеке, в гуще острой, переполненной живыми соками травы, виднеются два одинаковых надгробия, на которые Лева иногда приносит поникшие, купленные у автобусной остановки гвоздики.

От этой мысленной картины стало томительно тесно, словно заранее заболели скопившиеся внутри пустотелые, бесцельно прожитые годы. Невыбранные годы. Словно заранее сдавили сердце все будущие таксложившиеся месяцы – собрались, спрессовались в один тугой комок и застряли где-то в груди. Нет, идти этой гладкой прямой дорогой было нельзя.

И тут Саша с пронзительной ясностью почувствовала, что если бы ей выпал шанс оказаться перед Слепым Художником, то она все-таки не промолчала бы, нет, конечно, нет. Она непременно попросила бы перенести ее в Анимию. К охристо-терракотовому зданию вокзала, на площадь с фонтанным райским павлином.

Дрожащей рукой Саша взяла с тумбочки телефон. Зашла на сайт продажи авиабилетов. Следующий рейс до аэропорта Антебурга (от которого до Анимии ходил поезд) был через два часа пятьдесят три минуты. Дорога с долгой пересадкой в Москве занимала около суток. Уже следующим утром Саша могла увидеть ворота своего Эдема, а за ними и раскаленную сковороду моря с растопленным золотом солнца, с далекой кипящей белизной яхт.

В животе медленно затянулся горячий узел. Саша задержала дыхание и занесла палец над манящей кнопкой. От экрана как будто исходил обращенный к ней зов, тянулась пронзительная точная нота – одновременно торжественная и легкая. Казалось, что в глубине телефона мерцает огромное солнечное пространство, сжатое в точку; глубоко дышит на теплом ветру бескрайнее поле, свернутое в зеленый прямоугольник с обыденным словом «купить».

И Саша откликнулась на этот зов. Купила билет в один конец. В закономерный конец одной жизни и начало другой. Все еще дрожащими пальцами она ввела данные, заплатила требуемую сумму (не задумываясь ни на секунду, разумна ли была цена, не слишком ли высока для ее скромного бюджета) – и тут же зарегистрировалась на долгожданный рейс, ускользавший от нее все эти пресные, чудовищно затянувшиеся годы. Выбрала место у иллюминатора, нажала «подтвердить». Словно окончательно заявила кому-то невидимому и давно за ней наблюдавшему о своем скором непременном присутствии на борту самолета, летящего в сторону райского города. В сторону безмерной, разлитой в воздухе благодати. Все оказалась поразительно, несказанно, почти пугающе просто.

Саша встала с кровати, натянула футболку и джинсы. Неслышно достала из шкафа спортивную сумку и покидала в нее с нижних полок первую попавшуюся одежду, почти не различимую в темноте, под леденисто-черным взглядом незажженной люстры; засунула в боковое отделение зарядку для телефона. Затем прокралась в ванную, щелкнула выключателем у зеркала. От лампы поползло неяркое, как будто сонное, ленивое мерцание; пролезло под дверь, протянулось тонкой паутинкой в спящую часть квартиры. Впрочем, вряд ли такой неплотный, разбавленный свет мог разбудить Виталика или Леву. Медленно выдохнув, Саша принялась наполнять дорожную косметичку. Решительными, энергичными движениями вынимать из тумбы под раковиной все мелкие обиходные предметы, так или иначе связанные с ее телом. Кидая в распахнуто-алую текстильную утробу тюбики, флакончики, расческу, зубную щетку, она ни разу не взглянула в зазеркальное пространство, словно боясь отвлечься на что-то не важное, не имеющее отношения к сборам. Старалась игнорировать все то, чему суждено было остаться в этой квартире, навсегда разъединившись с ее взглядом. И лишь уходя из ванной, вздрогнула от водопроводной капли, гулко ударившейся о дно раковины. Ей на секунду почудилось, будто это сорвалась и разбилась слеза кого-то маленького и незримого, притаившегося за лампой над зеркалом.

Вернувшись в распахнутую темноту комнаты, Саша подошла к письменному столу, достала из ящика загранпаспорт и банковскую карточку, на которую ежемесячно приходили деньги от сдачи квартиры. Взяла телефон, оставленный на разворошенной половине кровати – стремительно остывающей, уже почти что снежно-сырой, – и разложила все по карманам. До вылета оставалось два часа двадцать пять минут.

Глаза уже полностью освоились в неосвещенной квартирной ночи. Вокруг словно расплывалось множество разрозненных теней – кое-где они переплетались, но больше не стремились соткаться в единую плотную тьму. Несмотря на безостановочный заоконный дождь и отсутствие первых проблесков утра, окружающий ночной сумрак, казалось, начал сквозить, легчать.

Осторожными, мягкими шагами Саша прошла в комнату Левы. Тот спал, но некрепким, беспокойным сном. Как будто предчувствовал что-то неладное, какую-то неотвратимую, назревающую совсем рядом беду. Ворочался с боку на бок, и из глубины его тревожного сна прорывалось слабое темное мычание.

Саша замерла, облокотившись на бортик кроватки. Провела взглядом по Левиному напряженно-спящему лицу, по открывшемуся предплечью, усыпанному красными пятнышками раздражения; по синему одеяльцу с вышитыми грибами и пчелами (Соня подарила прошлой осенью). От Левы исходило густое, трепетное, почти парное тепло. Саша невольно представила, как рано утром он проснется и будет звать ее в мутном рассветном студне. Как, не дозвавшись, вылезет из кроватки, побежит со слипающимися глазами в родительскую комнату и найдет там лишь отца – растерянного, встревоженного. Как будет горько и безутешно плакать от сбывшегося ночного предчувствия, просочившегося из сна. При этих мыслях внутри Саши вздрогнуло что-то хрупкое, тонкое, будто подпрыгнуло на резко передвинутом столе маленькое нежное блюдце. Сердце мгновенно отяжелело от нахлынувшей густой жалости, грузно и неуклюже запульсировало в глубине груди.

Но тут же, спустя несколько сострадательно-ласковых секунд, Саша подумала об абсурдности своего нахождения здесь, рядом с чужим ребенком. Потому что Лева не ее сын, нет, и никогда им не был. Это невозможный, ирреальный мальчик, по ошибке родившийся из ее тела. Ничей ребенок. А точнее, ребенок, который был ничьим, но у которого со временем появился любящий отец. И этот отец непременно о нем позаботится. Слезы быстро утихнут,