его долго не воспринимали как художника. Как-то его даже уволили за непрофессионализм из газеты, где он работал в качестве фотографа. В пятьдесят лет перенес тяжелейший инфаркт. А сегодня он самый влиятельный и известный из ныне живущих фотографов моды. Он к себе очень критичен. Боюсь соврать, но когда-то он о себе сказал приблизительно так: «Вы говорите – памятник? В таком случае я очень старый памятник. Но я ощущаю себя вполне трудоспособным фотографом. Каждое утро я отправляюсь в свой офис к девяти тридцати и готовлюсь к съемке, если она запланирована, хотя их не так много сейчас. Я занимаюсь подготовкой проектов для выставок, поэтому работаю практически каждый день». А между прочим, ему за восемьдесят. Двадцать пять лет работал для Vogue. Этот фотограф все знает о моде и знает, как правильно снять модель. Он сам рассказывал, что лучшие его снимки получались, когда модель выжата как лимон, ей уже наплевать, как она выглядит. И тут получается фантастический кадр. Модели не любили Хельмута, ругались с ним. «Это не я!» На что он безапелляционно заявлял: «А ты мне и не нужна! Ты должна быть такой, какой я хочу тебя видеть!»

– Деспот, – вставила свои пять копеек Слава.

– Гений! Основная его тема – мода и секс. А это всегда на грани, очень легко скатиться в порнографию. У Ньютона есть удивительный такт и стиль, в его работах всегда есть недосказанность, есть интрига. Ведь известно, что ничто так не возбуждает в теле, как мысль о нем. Ньютон использовал другой прием, который можно назвать фотометонимией. Даже полностью раздетая женщина не выглядит настолько притягательной, как фрагмент ее ножки на каблуке-шпильке. Сколько их он снял за свою жизнь? Эта шпилька и есть сама интрига.

– Мне больше нравятся портреты.

– Еще бы! Заметь, Ньютон снимал только сильных неоднозначных личностей: известных актеров, скандальных политиков. Ему хотелось покопаться в их головах. Энди Уорхол, Марлен Дитрих, Катрин Денев, Сигурни Уивер, Энтони Хопкинс… Да вот они, собственно, все.

Слава была слегка шокирована откровенными фотографиями, но еще раз поставила зачет Норберту. Как много он знает, и как она, Слава, далека от этого мира. Мир моды, мир дизайна, мир людей, которые живут чувствами. Творчеством, сиюминутными желаниями. Майер ими восхищается и сам живет похоже; так, как ему нравится, не отказывает себе в приятном. Просто его желания строго ограничивает немецкая педантичность.

Странная жизнь, не очень Славе понятная. Сможет ли она так жить? Нравится ли она ей? Нравится, однозначно! А вот сможет ли? Она постарается. Она просто чего-то не понимает, а вот рядом с ее учителем она изменится, и скоро уже он будет прислушиваться к ней.

Поначалу она в это верила.

* * *

Слава вернулась в Москву оглушенная. Море подарков, море любви. Ей показали совершенно другой мир, другой уклад жизни. Майер не знакомил ее со своими друзьями, он говорил: «Потом, потом, сейчас жаль на это тратить время. Его у нас так мало. Всего несколько дней». Слава побывала в сказке, ей все понравилось. Теперь нужно в эту сказку войти. Не читать книжку, а стать героиней. Как это сделать? Майер поможет. В той рождественской поездке он ее от всего ограждал, водил за руку, возил на своем роскошном «Мерседесе», не разрешал ей платить, везде рассчитывался сам. Слава была немного обескуражена, что она не купила подарков родителям и брату.

– Успеется. Давай лучше купим что-нибудь в наш будущий домик!

В итоге не успелось, и Слава купила родителям стандартный набор из дьюти-фри: маме – духи, папе – бутылку виски, брату – ручку. Да, Майер доходчиво ей объяснил: он не собирается делить любимую женщину с ее семьей. Он заберет ее, до ее семьи ему дела нет.

Слава его не осуждала. Действительно не обязан. И ничего не обещает. Говорит сразу и правду. Нужна мне ты, а не твои родственники. Но для родственников у нее должно оставаться время. По-другому своей жизни Слава не представляла. В Москве ли, в Мюнхене – не важно – Слава должна слышать родительский голос каждый день. И подарки им покупать, и, может, даже помогать материально. А как же, на пенсию в нашей стране не проживешь. Она должна рассказать про это Майеру, донести до него свою точку зрения. Он поймет. Вон как по своим родственникам убивается.

Глава

40

Ей понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, что Норберт никогда не будет к ней прислушиваться. Правильным было только его мнение. Ее роль в их дуэте – улыбаться, молчать и быть приятной. Можно, конечно, выдержать неделю, но как в такой обстановке жить все время?

* * *

В следующий раз Славе удалось вырваться к Майеру только на Восьмое марта, потом – в середине лета.

Да, в Мюнхен нужно ехать летом. То есть Мариенплатц, конечно же, хороша в любое время года, и пиво немцы варят знатное независимо от сезона. Но по Мюнхену нужно гулять. Много, часами, разглядывая здания, открывая для себя все новые и новые уголки, новые музеи и выставки. И хорошо, когда шумит листва и нет неприятного зимнего ветра или осенней промозглости. Зимой можно неделю провести в старой и новой Пинакотеке, а летом – только гулять!

Майер с удовольствием поддерживал Славу в желании узнавать город, открывать для себя новые переулки и дворики. Какое счастье – часами гулять по английскому парку вдоль реки Изар! А если погода вдруг испортится, можно и в Технический музей забежать. Вот уж где инженерному гению Майера было полное раздолье. Про подводные лодки и воздухоплавательные аппараты он мог рассказывать часами.

Слава слушала вполуха, ей больше нравились простые пиро́ги, фантазия тут же рисовала отважных путешественников, которые, не боясь стихии, плыли навстречу неизвестности. Вот как она сейчас.

* * *

Каждый раз, приезжая в Мюнхен, они коротко бывали в офисе у Майера. Как правило, заезжали на каких-нибудь пару часов, потом Норберт обязательно устраивал для Славы что-нибудь интересное. Они ехали на озера, по замкам, плавали на корабле.

Норберт Майер руководил небольшой компанией. Всего три помещения: бюро, небольшое чистое производство, отдел логистики. Вся компания размещалась на ста квадратных метрах бывшего завода. Типичное немецкое здание красного кирпича, еще довоенной постройки, с белыми прямоугольниками окон каждый раз производило на Славу немного гнетущее впечатление. Внутри, наоборот, было светло, много открытого пространства, мало мебели, и окна, снаружи казавшиеся небольшими и узкими, были на самом деле светлыми, пропускающими много солнца, размером от