они его спрятали у какого-то верного графа, тот возьми и помри скоропостижно. А его сыновья с испугу, что их наследства лишат, взяли и его продали, как обычного раба по фальшивым документам. Он уже, когда освободился, мог дать родным весточку, о том, что жив, навестить, но все тянул от обиды, а когда понял, что парализованный отец не мог его защитить, уже поздно было, отец умер. Вот он и сказал Рону, что обиды обидами, но надо ценить, что родные живы, и пользоваться каждой минутой близости, потому что потом уже ничего не исправить, и остаются только сожаления! Так что тебе его благодарить надо!

В это время в палате Геллерта происходило совсем другое объяснение.

— Нора, — тихо спросил Гелл, улегшись, наконец в постель, — Что действительно было у тебя с Ренне? Расскажешь? Я не настаиваю, но…

— Никаких «Но»! Ничего особенного не было. Давай я сразу все тебе расскажу. Что бы не было недомолвок. Началось все с неоконченного романа с Ронгвальдом. Мы познакомились на саммите монархических планет, он проходил на планете моего дяди и тети, сестры отца. Познакомились, погуляли в парке, при луне, поцеловались. Нас застукали мои родители, потребовали прояснить ситуацию, ну, мы объясняли, что друг другу понравились, но времени мало, ничего больше сказать не можем. Отец даже предложил Рону с отцом погостит у нас, полетели, но не долетели. Отцу Рона сообщили о заговоре на планете, он полетел обратно, Рону предлагали остаться, но он полетел с отцом. А там в заговоре обвинили его. Его отец поверил, в общем для Рона все сложилось плохо, в результате он оказался на Обене, где отец случайно его увидел и выкупил. Он сам тебе, если захочет, расскажет, я сама подробностей не знаю. Его привезли совсем больного, срочно оперировали, Эвелина была на практике, стала его лечащим врачом, влюбилась. Я до сих пор мучаюсь сомнениями, чья была идея отговорить меня посещать Рона в госпитале. Действительно его, или Эвелины. В общем, как раз подошли праздники 20-летия коронации отца и его 40-летие. Отказаться нельзя, я присутствовала, А Ренне тоже, он приезжал переговорить с Ронгвальдом, а тот его фактически выгнал. Ну, мы встретились на балу, потанцевали, я попросила Ренне быть моим кавалером на вечер, он согласился. Мне не хотелось отбиваться от кандидатов в женихи, на праздники приехало много гостей с наследниками. На следующий день я предложила показать Ренне окрестности Эстины, нашей столицы, и, сама не знаю как получилось, мы вдруг начали целоваться. Я до этого целовалась-то раза три, не больше, из них один раз с Ронгвальдом и два с однокурсниками, но это были такие невинные, чистые поцелуи, А тут все было по взрослому, со всей страстью. Ну и потеряла голову. Решила, что влюбилась, и даже хотела с отцом переговорить. Но на следующий день отец вызвал Ренне, отчитал, и сказал про отобранный у племянника титул кронпринца, попенял, что еще и девушку хочет отобрать, велел уезжать и ждать, когда мы с Роном отношения выясним. До этого ни о каких встречах не может быть и речи. А ко мне пришла Эвелина и сразу предложила — я отдаю ей Рона, то есть не претендую на него, раз он мне безразличен, а она его соблазняет, и тогда получается что не я Рона бросила, а он в другую влюбился. Это для его психики ударом не будет. Тут нас мама застукала, одобрила, сказала, что если я все это время ни разу не посетила его в госпитале, то это не любовь. Я долго думала, что же между мной и Ренне произошло, и поняла, что это только впервые разбуженное прикосновениями взрослого, опытного мужчины вожделение, похоть. А не любовь! И решила еще раз проверить, есть ли чувства к Рону. Тайком от него посетила госпиталь, посмотрела. И ничего, только жалость и брезгливость. И с чистой совестью отдала его Эвелине. Потом, уже на Терре, встретила Габриэля, помогла ему, поняла, кто он такой, рассказала отцу. Потом мы с ним переписывались, а когда он явно стал намекать на чувства, стала писать сдержанней, суше, так как поняла, что его интерес носит тот же характер, что и у меня к Ренне. Просто приятно пробудить внимание более взрослого человека. Слава Богу, поступила правильно, он встретил Гюзель, дочь Наджара и влюбился, кажется серьезно. Ну, а Эвелина завоевала Ронгвальда. Я тебе все это рассказала обезличено, сейчас повторила в лицах. А жалела я о том, что потеряла Ронгвальда. Завидовала Эвелине, видя их отношения. Раньше. Теперь уже нет! Видишь, целая исповедь получилась! Только боюсь, ты меня презирать начнешь!

— За что? — удивился Гелл.

— За непостоянство, за то, что думала, что других люблю!

— Нора, если бы ты сразу меня выбрала, то, возможно, да, я бы сомневался в твоих чувствах, но то, что до меня у тебя был выбор, из не самых последних по положению и внешности кандидатов, а ты все-таки выбрала меня, вселяет уверенность и гордость. Ты же не ставишь мне в вину, что у меня были до тебя девушки!

— Нет, конечно.

— Тогда закрыли эту тему, хорошо?

***

На следующий день привезенные специалисты накинулись на Геллерта с новой силой. Причитая, что условий нет, ванна не та, волосы подпорчены частой окраской, цвет лица и кожа неподобающие, принялись что-то втирать в волосы, в кожу лица и кистей рук. Добраться до тела Гелл им не разрешил, сославшись, что трогать шрамы от свежих швов запретили врачи. Еще не хватало вопросов от посторонних про рубцы на спине! Продолжалась эта вакханалия часа три. Потом стрижка, да не так, как он привык, чуть подровняли концы и ладно, волосы стригли почти полтора часа, причем одних ножниц у парикмахера, то есть, стилиста, он насчитал штук пять! И еще предложили осветлить ту, последнюю прядь надо лбом. Тут он уже рыкнул, что это родовой признак, и пусть седеет, как положено! Наконец, отстали. Обрадовали, что придут еще накануне пресс-конференции, и ушли.

Сразу же с инспекцией появилась Элеонора. Гелл не успел ей и слова сказать, только увидел ее округлившиеся глаза. Вместо объяснений она подтолкнула его к зеркалу. В нем отражался смутно знакомый красавец, белые волосы не висели привычными унылыми прядями вдоль лица, а как-то по особому обрамляли лицо, облагораживая его, делая более выразительными черные глаза, подчеркивая аристократические, тонкие черты лица. Изящный изгиб губ, слегка измененная форма бровей тоже играли на образ утонченного, но строгого и мужественного аристократа бог знает в каком поколении. Руки