где он лежал с бандеровской пулей в ключице, Люба не отходила от него.

— Не раскисай! Абсцесс на исходе, ты уж мне поверь, обойдется, хотя и дрянь рана, надо было сразу ложиться на операцию. А теперь выпьем микстурки…

Кто-то из соседей по палате даже пошутил однажды:

— Везет сержанту с сестричкой. Хороша, только росту малость перебрала.

На что другой возразил:

— Рост любви не помеха. Была бы душа.

Кажется, он и впрямь был немножко влюблен в Любу. Может быть, и она тоже. Никто из них ни разу об этом не обмолвился. Демобилизовавшись, он потерял ее из виду. Лет десять спустя они встретились в министерстве, на совещании по обмену опытом, тогда-то Люба и сманила его из Ленинграда сюда, на подмосковный завод, горячо расписав перспективы поисковой работы. Оптимизм ее подкреплялся давнишним знакомством с директором, Иваном Петровичем, которого и Юрий хорошо помнил по службе в полку… С Любой снова как бы пережили былое, оставшись друзьями, и он лишь порадовался, что жизнь ее устроена, и только рот раскрыл, узнав, что муж Любы не кто иной, как Андрей Кукушкин, бывший его, Юрки, командир. Столько пришлось пережить тогда, в полесском гарнизоне, в первом послевоенном… «Так Андрей — журналист? Добился-таки своего. Вот здорово!» Он забросал Любу вопросами, но та больше отмалчивалась, и лишь по случайно оброненным репликам понял: не очень-то у них с Андреем ладилось…

— И все-таки ты должна быть счастлива! Он же славный мужик.

— Мало печатается, все ищет себя. А на меня шишки валятся.

Он не стал расспрашивать. В гости к ним почти не заглядывал — Андрей обитал в Москве, дома бывал редко. Дружба с Любой в стенах завода приобрела налет излишней деловитости, прошлое вспоминалось все реже, бывали стычки по мелочам — работа есть работа. Но он постоянно ощущал ее поддержку, привык понимать Любу с полуслова, чутко улавливая перемены в ее несколько сумбурной, резкой, но очень искренней натуре.

И сейчас, глядя, как она хмурится, догадывался, зачем вызван.

Вильки уже не было, Люба все еще постукивала по столу тонким, в кислотных ожогах пальцем, на котором поблескивало обручальное кольцо.

— Что, и впрямь сели на мель с азоткой? — как бы мельком спросила она.

Юра пожал плечами, не хотелось затевать свару из-за чепухи.

— Ладно, я знала, не дурочка, слава богу, Юрий Иванович. — Он фыркнул, не привыкший к такой официальности. — Беспокоит меня ваш участок. Да и Семен.

— Почему? — спросил он простодушно и опустил глаза. Противно было дипломатничать, умалчивая о том, что обоих тревожило. — Я в таких делах плохой советчик. Как испорченный барометр — склонность к преувеличениям… Твои слова?

— А все-таки?

— Ну, не знаю… Прочности в Семене не чувствую… А может, ошибаюсь. Что я — судья? Он мне таким кажется, я ему этаким.

— Какая самокритичность!

— Какая есть.

— Вообще-то, он неплохой организатор, неглуп. — Она все еще рассеянно посматривала на Юру, вдруг спросила: — Как у тебя с директором?

Вот еще вопросик… Да никак, обычно, если не считать, что на планерках, где он замещал Любу до появления Семена, приходилось несколько раз схватываться с директором Иваном Петровичем Сердечкиным из-за фондов для лаборатории, когда казалось, что тот недооценивает их работу. Директор — и это слегка задевало — даже виду не подавал, что знает Юрия издавна. Он был замполитом их полка, ведал раскиданными по Полесью крохотными гарнизонами и гостевал, бывало, у них на стоянке. Юрка даже бегал однажды за обедом для него и командира — согревался подполковник с дороги.

Конечно, он мог и не запомнить Юрия — невелика птица, тот, в свою очередь, не лез Ивану Петровичу на глава — не нуждался…

— А собственно, какое это имеет значение?

— У нас же с кадрами неважно, есть вакансии, могу порекомендовать тебя ему. Давно, между прочим, хотела с тобой…

— Да ничего мне не надо! — вспыхнул Юрка, чувствуя, что краснеет — бурно, мучительно. Вот уж не думал, что будет заподозрен в зависти к Семену. — Мне моя работа нравится, менять ее на должность не намерен. И зарплаты хватает пока что!

— Пока — да, а может, женишься, — засмеялась Люба, снимая напряженность.

— Глупости.

— Ой, не могу. — Люба взялась за бока и тут же озабоченно погладила под сердцем… — Ребенок ты еще.

— Что жениться не собираюсь?

— Да нет.

— А почему тогда?

— Ну, пристал. Просто так, ребенок и ребенок. — И уже спокойно, сняв с живота руку, добавила: — Пока на вас не обращают серьезного внимания — опытничайте, но у меня чутье: участок перспективный, так что держи меня в курсе. А Семена, кстати, рекомендовал профессор — я тогда болела, — и Чугунов поддержал. У него же к Сене прямо-таки родственная нежность. — Она поднялась. — Работай, я сегодня пораньше уйду, устаю дико…

«Нежность, — думал Юрий, возвращаясь в лабораторию. — У директора к Чугунову. У Чугунова к Семену. Все правильно… Семен помогает начальнику цеха с курсовыми, таскает ему техническую литературу, иностранные журналы. Тоже надо уметь…» Был и у Юры случай — положил на стол перед Чугуновым только что полученный лабораторный образец, мельком сказал о параметрах и ушел, хотя взгляд начальника был располагающе пытлив, самый раз завязать беседу. Не смог. Неловко усердствовать, лезть с объяснениями! Казалось, это может унизить начцеха. Да еще истолкует неверно…

Это было похоже на запоздалые сожаления. Вот чепуха! Он не собирался состязаться с Семеном.

Удача…

Неделю пробившись над конструкцией транзисторного корпуса, Петр с Надькиным придумали герметичную крышку. Семен, глянув на чертеж, прошептал:

— Гений!

А вот с сердцем транзистора, тончайшим сплавом, образующимся в таинствах высоких температур, по-прежнему было худо. Собственно, никто не знал, почему выход годных образцов застыл на мертвой точке. Где причина? Основным звеном процесса — и об этом каждый знал — была печь, где в потоке газов покрывались окислом пластинки полупроводника. Какова она, эта защитная пленка, насколько прочна ее структура, не порочен ли, наконец, сам метод окисления? Об этом стоило подумать.

Семена, по-видимому, срывы тревожили не меньше, чем других, но он держался этаким молодцом, строго придерживался институтской технологии и в поддержке профессора, казалось, черпал запасы душевного здоровья.

Пожалуй, самым спокойным человеком была «начальница печи» Шурочка. А уж кому, как не ей, следовало волноваться!

В полдень, когда была заложена новая партия кассет, он попросил ее не отлучаться, а сам решил заглянуть к Любе, поделиться соображениями насчет печи — авось что-нибудь посоветует. У Любы острый ум, поговорить с ней нелишне, в этом он не раз убеждался.

В конторке он застал Андрея, обычно приезжавшего из Москвы на субботу и воскресенье. Сегодня только пятница, как видно, у литераторов со временем полегче…

— Вот явился мой богоданный,