выдавала уже треть хороших образцов. Для начала как будто неплохо.

А Семен… В нем обнаружилась удивительная энергия. Ястребиное лицо под рыжей шевелюрой, то веселое, то озабоченное, мелькало у печи, на участке сборки. Преображаясь, услужливо встречал он начальника цеха Чугунова, мрачноватого дядьку в штопаной гимнастерке. Чугунова Семен явно побаивался, хоть и был обязан ему своим выдвижением. Бывший армеец Чугунов на склоне лет штурмовал техникум, вникал в новое для него производство, и Семен не без такта, четко докладывал обстановку. Потом шутовато крестился: «Ну, пронесло». И снова окунался в дело. Он сумел досрочно выхлопотать оборудование, ездил в Москву к профессору, созванивался, слал ему письма.

Ребята захватывали для него в буфете «сухой паек». Он съедал подсунутый бутерброд, забывая поблагодарить.

Кончилась азотная кислота. И Семен обрушился на заместителя начальника цеха Любу Стриж, временно ведавшую делами лаборатории. Рослая, в широкой блузке, не скрывавшей беременности, Люба молча кусала губы.

— Давай азотку, или будем шабашить! — бушевал Семен. — Не-ет, никаких докладных. Если уж я доложу, так прямо директору!

— Да что ты как медведь?! — не выдержав, совсем по-бабьи вскрикнула Стриж. — С хлебом вы, что ли, ее едите, кислоту?

— Опыты, о-опыты едят!

— Вот я проверю…

— Сочтем за честь, — оскорбился Семен.

Кислоту «реквизировали» у цеха. К ней прибавилась банка, предусмотрительно припрятанная. Юрий не удержался от замечания:

— Сем, а где совесть?

— Не хватит — у тебя займу. — И деланно хохотнул, запрокинув голову.

Пустяк, мелкая стычка возвращала Юрия к прежним сомнениям. Что-то тревожило его в кавалерийской лихости, с какой Семен решал дела, не заглядывая в сущность новой проблемы. Сами печи с их шаткими режимами, которыми командовала Шура Чеховская, пока что оставались загадкой.

Шурочка прибыла из НИИ совсем недавно, в порядке технической помощи: на этом и настоял в парткоме Юрий, вконец обеспокоенный тем, что и на четвертый месяц работы они не перешагнули институтской нормы выхода годных образцов — откуда такая «стабильность»?

Но с появлением Шурочки, самолюбиво воспринимавшей любое замечание со стороны, мало что изменилось. Казалось, их обоих — Семена и Шуру — меньше всего интересовали тайны планарной технологии. Из конторки, куда он нет-нет да и вызывал Шурочку посовещаться, доносились приглушенные отзвуки перепалки, касавшейся каких-то им одним понятных институтских дел. Похоже было — два сообщника выясняют отношения.

Так было и сегодня. Заглянув в конторку, Юрий увидел обоих — небрежно развалившегося в кресле Семена с розовым от возбуждения лицом, нахохлившуюся в углу на диване Шурочку — и сразу почувствовал нервную напряженность их разговора, обрывок которого успел уловить:

— Думаешь, он дурак, твой профессор?

— Напротив.

— Вот именно. Тебе-то видней… — съязвил Семен, резким жестом остановив поднявшуюся Шуру. Юрий еще не видел его таким злым. — Черта с два его обойдешь, даже на таком расстоянии. Престиж! Хоть двадцать окислений ему выложь, он их своим тетрахлоридом, как шапкой, накроет. А под шапкой — шиш. Научный домострой, чужая инициатива, как нож козлу… Что тебе, Юра?

— Вышли остатки кремния.

— Вот как…

— …Вот как, серенький козлик! — рассердился Юра, сам не зная почему. — Иначе зачем бы я тут торчал? Свидетелем интимной беседы? — Он взглянул на Шурочку: — Кстати, и обед уже кончился.

— Да? — обернулась Шурочка, взмахнув ресницами. А Семен, переждав заминку, громко рассмеялся:

— Смотри, какой ревнивый у тебя шеф.

Шурочка, вставая, что-то обронила насчет «серьезного мальчика», Семен с дурашливой догадкой на просиявшем лице пострелял глазами то в него, то в Шурочку. Но Юрий, не поддаваясь розыгрышу, пинком раскрыл перед Чеховской дверь, спросил напоследок:

— Так будешь о кремнии беспокоиться или мне к Чугунову идти?

— А как же, — вконец развеселился Семен, поблескивая золотой коронкой. — Сейчас буду вышибать цеховой НЗ.

Чуть погодя он уже ходил по лаборатории, о чем-то раздумывая, затем пошептался с мастером Надькиным, старым опытником. Застенчивый Надькин слушал, сутуля щуплые плечи, втянутая, с осколочной воронкой щека его подрагивала. Грохот вызвал по телефону самого замдиректора по снабжению. Тот вскоре явился, долго ходил за Грохотом, объяснявшим ему тонкости технологического процесса, пыхтел и только улыбался широким лицом. Возле Надькина Семен как бы невзначай задержался и, кивнув на медную бирку, где якобы гравировались фамилии экспериментаторов, обронил:

— Неплохо придумано, а? Так сказать, запечатлеваем на века. Экспонатик-то пойдет на ВДНХ… Между прочим, и вас решил тиснуть. Вот, Петра затея, — кашлянул Семен, — но ведь справедливо! Экспонат — лицо завода. Завод без снабжения, как корабль без ветрил.

Лицо начснаба утратило блеск.

— Вообще-то, конечно, — неопределенно изрек он и вдруг смешно затрясся, хлопнул Грохота по плечу: — Ну и артисты, бодай вас баран!

Он трясся, утирая платочком щеки, и качал головой:

— Ну и черти, ну и ну — прямо до слез…

Семен улыбался степенно и доверчиво.

Брешь в НЗ была пробита.

— Ну, как? — щурясь, спросил Семен, прикуривая у ребят в коридоре.

За полдень Люба вызвала Юрия к себе в кабинет — крохотную комнатушку с образцами старых приборов на стеллажах, железным ящиком для партвзносов и колченогим столиком.

Когда он вошел, Люба распекала переминавшуюся перед ней травильщицу Вильку, худенькую девчушку с челочкой и смешным, пугливо подрагивавшим на затылке конским хвостиком.

— У нас и так дела не ахти, в чем корень зла, не ясно, а ты еще невнимательна. Не протравила как следует пластину — и все насмарку, передержала в растворе — опять плохо. Соображать надо. Это же не руки мыть — чем дольше, тем чище. И вообще…

— Вот именно, — с неожиданной колкостью ответила Вилька, метнув на Юрия сердитый взгляд, — никто ничего не знает, точной технологии нет.

— Так надо ее создавать. Не вслепую. Пробы ставила, с печью увязывала — нет? А без анализа какая технология?..

Юра исподлобья наблюдал за Любой Стриж. Вблизи ее лицо выглядело особенно усталым. Он мысленно пожалел ее: могла бы уйти в декрет. Или рано еще? Так перегрузки же…

Странно, стоило отвести глаза — и словно не было пролетевших лет… Он видел ее такой же, как тогда, в маленьком полесском гарнизоне, куда она, медсестра окружного госпиталя, прибыла с врачами обследовать их солдатское житье-бытье. И как она схватила лежавшую у него на тумбочке книжку: «О боже, Жюль Верн!» Уже тогда, сразу после войны и пережитой ею в Киеве оккупации, детство, должно быть, казалось ей ужасно далеким…

Жюль Верн протянул между ними невидимую ниточку взаимной приязни. Люба, учившаяся заочно в электротехническом, сагитировала и его. Слала учебники, наставляла в письмах: «Не унывай, братик, вытянем!»

Так с тех пор и пошло — братик и братик. Наверное, ей очень хотелось иметь братика… И вытянула-таки. Бог весть каким образом сдал вступительные, потому что гарнизонная служба его оборвалась внезапно… И потом, в госпитале,