Жан, чем ты занимаешься, черт побери?

Из-за голоса «Перхонен», неожиданно зазвучавшего в голове, я чуть не срываюсь вниз. На мгновение я повисаю над бездной на одной руке. Веревка, связывающая меня с Таваддуд, натягивается. Девушка вопросительно смотрит на меня, но я жестами показываю, что все в порядке.

— Ты мне мешаешь, — отвечаю я кораблю. — Где ты так долго пропадала?

Пеллегрини потребовалось время, чтобы подключить меня к коммуникационным системам Ковша.

— Значит, она была занята. Как дела у Миели?

Она успешно вживается в образ наемника.

— Хорошо. Мы не единственные, кто занимается поисками аль-Джанна, но план пока работает. Я подозреваю, что скоро кое-кто будет собирать большую группу наемников. Если Миели сумеет внедриться в нужный отряд, мы быстро продвинемся.

А как… с другим делом?

— Именно из-за него я сейчас изображаю из себя паука.

Мне это не нравится, Жан. Ты даешь бедной девушке обещания, которые не сможешь выполнить.

— Я всегда держу слово, и тебе это известно…

Не ходи туда.

— Сейчас не время трусить. Не забывай, мы заключили сделку.

До тех пор, пока ты выполняешь ее условия. Между прочим, Пеллегрини говорит, что в Ковше тоже наблюдается необычная активность. Сянь-ку что-то замышляют. И это трудно удержать в тайне. Возможно, мне придется…

Голос корабля внезапно пропадает. Я бормочу проклятья. Но мы зашли слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Я снова машу рукой Таваддуд. Еще две сотни метров остались позади. Я чувствую боль и усталость. Состояние напоминает простуду. Когда я создавал эту оболочку из компонентов системы Ковша, я не смог воспроизвести никаких серьезных усовершенствований своего изготовленного в Соборности тела — оно до сих пор остается на борту «Перхонен» в состоянии стазиса. А дикий код, чем бы он ни был на самом деле, серьезно вредит моим внутренностям. Остается только надеяться, что я смогу продержаться до завершения работы.

Кроме того, должен же у меня быть запасной вариант.

Таваддуд дергает за веревку. Под нами показалось что-то вроде галереи. Она не освещена, поблескивают только защищенные Печатями стекла.

Как только я принимаюсь резать стекло, мой ку-инструмент шипит и отказывается работать, изменив при этом форму. У меня вырывается ругательство, и бесполезное приспособление летит вниз в темноту, крутясь и рассыпая искры, словно фейерверк.

— Попробуйте это, — произносит Таваддуд и протягивает старинный резак: алмаз, закрепленный на металлическом стержне.

Алмазы в Сирре ничего не стоят: мальчишки без труда собирают их в местах крушений кораблей Соборности, погибших во время Крика Ярости. Я испытываю определенное удовольствие, используя в качестве режущего инструмента предмет, по стоимости равный тысяче гоголов Соборности. Еще несколько мгновений, и я осторожно вытаскиваю стеклянный диск. Через образовавшееся отверстие мы проникаем внутрь.

Этот дворец ремонтируется, здесь тихо и пусто. Таваддуд ведет меня к выступу на вертикальной стене, уходящей к основанию Осколка, я заглядываю в зияющую пропасть и вижу лишь провода джиннов.

— А как мы теперь будем спускаться? — спрашиваю я.

Таваддуд поднимает на меня серьезный взгляд.

— Господин Сумангуру, вы доверяете мне?

Ее темные глаза загадочно блестят в темноте. Ей многое пришлось пережить. Подобно мне, она сбежала из одной тюрьмы и оказалась в другой. Она преследует недостижимую цель и хочет поступать правильно.

«Перхонен» права. Я ее разочарую.

Делай то, что получается у тебя лучше всего.

Я медленно киваю и улыбаюсь ей.

— Тогда дайте мне руку.

Она неожиданно крепко сжимает мои пальцы. А затем шагает в бездну и увлекает меня за собой.

У меня вырывается вопль, и я отчаянно пытаюсь за что-нибудь ухватиться, но уже поздно. Мы несемся вниз, в темноту. Я слышу смех Таваддуд. Внезапно вокруг возникает янтарное сияние, похожее на волшебную пыль, и падение замедляется, словно нас подхватило дыхание Бога.

— Сеть ангелов, — выдыхаю я.

Таваддуд парит рядом со мной.

— Да! — смеется она. — Лишь на Осколке Угарте она сохранилась и полностью функционирует. Здесь живут самые богатые торговцы гоголами. Только надо точно знать место.

Я закрываю глаза, отдаваясь во власть древних ангелов, охраняющих Сирр-на-Небе, и не открываю до самой земли.

После спуска они на последнем трамвае едут до подножия Осколка Узеда.

Таваддуд стоит напротив Сумангуру и держится за поручень. Городские огни мерцают в его атар-очках, отражения пляшут в такт покачивающемуся трамваю. Сумангуру выбрал себе очки с круглыми голубыми линзами, подходящие по цвету к его костюму муталибуна.

— От этого неисправного спаймскейпа у меня глаза болят, — говорит он. — Но мне кажется, что нас преследуют.

Таваддуд смотрит через его плечо, и с ее губ срываются проклятья. По проводам для джиннов над трамваем несутся три цветные змеи из многоугольников. Они кружат над пассажирами и двигаются намного быстрее людей, но без мыслеформ в физическом мире видят довольно плохо. Значит, необходима маскировка в атаре.

Таваддуд выбирает подходящую пару — миниатюрная женщина оживленно обсуждает со своим спутником вопрос покупки нового кувшина для джинна-слуги. Таваддуд едва слышно произносит Тайное Имя аль-Мусаввира, Дарующего Облик, копирует свой и Сумангуру образ в атаре и накладывает на образы попутчиков. И действительно, когда пара выходит на следующей остановке, два джинна следуют за ней. Третий остается, но ненадолго. Через пару секунд исчезает и он.

— Ловко, — одобряет Сумангуру.

Осколок Узеда, единственный еще не до конца восстановленный фрагмент Сирра, окружен лесами и пластиковыми щитами, означающими, что работы по ликвидации повреждений, нанесенных два года назад диким кодом, все еще продолжаются. Таваддуд помнит, как внезапно возникали гигантские конструкции — продукты дикого кода, завезенные из пустыни зараженным поездом душ, как карабкалось по осколку сапфировое дерево. Оно росло буквально на глазах, и в атаре можно было видеть вьющийся вокруг него рой джиннов.

По мере приближения к темному каркасу на горизонте ее сердце бьется все быстрее и быстрее. Дуни. Дуни. Я поступаю правильно. Отец должен узнать правду.Таваддуд вспоминает долгие ночи, наполненные ощущением вины, осознанием собственной неправоты. Возможно, это тоже устраивала она. Хотела, чтобы я оставалась ничтожеством и не вставала у нее на пути.

Таваддуд сжимает в кармане мыслекапсулу, изготовленную в Соборности. «Она имитирует часть твоего мозга, куда внедрится фрагмент, — сказал Сумангуру. — Как кувшин джинна, с той лишь разницей, что он не сможет оттуда выбраться». Такая маленькая вещица, кусочек холодного металла размером с ноготь.