Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Второй день шел густой снег, лес завалило основательно. Продвигаться вперед стало почти невозможно. За целый час борьбы с еще небольшими, не выше колена сугробами, они выдохлись окончательно. Самодельные валенки из шкуры, отбитой у стаи, ремонтировать приходилось раза два в день. Скорость передвижения путников упала до пяти, шести километров. На очередном привале профессор упал в снег, закрыл глаза и тихо прошептал: «Коллега, идите один». «Он опередил меня на несколько минут», — с горечью подумал Аполлон Иванович и упал рядом с профессором. Так безмолвно они пролежали, наверное, не более получаса. Первым очнулся Аполлон Иванович, стиснув зубы, он поднялся, утоптал снег вокруг места, где они лежали. Сегодня он решил устроить выходной. Пока еще было светло, он натаскал еловых веток, устроив им обоим лежбище. Нужен был костер — тепло придаст им силы. Сухих веток на дереве, возле которого они остановились, почти не было. Аполлон Иванович, превозмогая усталость, направился к низким, полузасохшим сосенкам метрах в двадцати от места их остановки. Верхушка одной из сосенок была явно срезана каким-то острым предметом. Был ли это нож или топор? — определить было сложно, но то, что срез, судя по его цвету, явно был сделан недавно, бросалось в глаза.
Аполлон Иванович от изумления долго не мог оторвать глаз от среза и лихорадочно соображал: «Кто мог его здесь оставить?» Наконец он пришел в себя и решил внимательно осмотреть весь участок леса вокруг этих сосенок. Сил оставалось мало, и эту затею он отложил на более поздний срок. С большим трудом он развел костер, влажные ветки плохо разгорались. Пару толстых сучьев ему удалось обломать от ближайшей сосны, что более-менее гарантировало живучесть костра. Аполлон Иванович немножко отогрел скрюченные от мороза пальцы рук, растолкал замерзающего профессора, придвинул его поближе к огню и прошептал ему прямо в ухо: «Я нашел срез». Профессор на мгновение очнулся и спросил, еле выталкивая звуки из промерзших губ: «Какой срез?» — и снова закрыл глаза. Через час, когда от тепла ярких языков пламени лицо профессора чуть-чуть отогрелось, он снова открыл глаза и прохрипел: «Коллега, какой срез? Какой срез?» — и снова погрузился в обморочное состояние. Разгоревшись, костер поглощал ветки и сучья довольно быстро. Аполлон Иванович, почти не отдыхая, подтаскивал к огню все новые и новые порции дров. Смеркалось. Предстояло пережить первую многоснежную ночь. Костер растопил снег и Аполлон Иванович передвинул профессора на проталину, а сам, расположившись с другой стороны, задремал. Очнулся он от того, что почувствовал, кто-то смотрит на него. Костер почти потух, небольшая кучка красноватых углей слабо мерцала в темноте. На фоне звездного неба он увидел, точнее угадал, человека в меховом капюшоне, склонившегося над ним. Лица незнакомца в темноте было не разобрать. Заметна была только черная борода и усы.
— Вы живы? — спросила борода.
— Нас двое, — ответил Аполлон Иванович и сделал слабую попытку встать. Последнее, что он увидел и почувствовал, — это покачивание звездного неба и тихий хруст снега.
* * *
Ответ из Управления воспитательных мер пришел недели через три после обращения. Из официальной бумаги следовало, что Аполлон Иванович числится как убывший в неизвестном направлении. Венера Петровна сразу поняла — Аполлон Иванович из «ЗП» ушел, и скорее всего сейчас подвергает себя серьезной опасности пропасть без вести. — Что в таком случае остается ей делать? Ждать, ждать и ждать, надеяться и снова ждать. — Конечно, у ее Аполлона был кое-какой опыт общения с природой, еще будучи студентом он не раз бывал в экспедициях по дремучим местам, но сейчас зима, мороз, снег. Только при одной мысли, что ее любимый человек сейчас где-то лежит весь заиндевелый в глухомани, где бродят дикие животные, все тело ее содрогнулось, слезы сами собой текли по щекам, руки судорожно цеплялись за случайно попавшие на глаза предметы. Это состояние в конце концов переходило в тупое уныние и апатию. Она целыми днями могла не выходить на улицу и лежа на диване смотреть в потолок. Иногда, раз в неделю, по старой дружбе к ней наведывалась Казна, теперь уже весьма респектабельная дама, да и звали ее теперь Элеонора. Она снова, как и прежде в «ЗП», помогала Венере Петровне, устроила ее в институт, только не на ту прежнюю должность, а простым младшим лаборантом. Сама Элеонора снова трудилась на достойном ее месте, только в другом министерстве. В институте Венера Петровна сразу включилась в работу по своей теме: «мелкозернистые». В лаборатории ее приняли настороженно — старые друзья сторонились, новых она сама не хотела заводить. Работа несколько отвлекала ее от горестных мыслей об Аполлоне Ивановиче. Она старалась как можно дольше засиживаться в лаборатории — дом ей казался пустым и мрачным без хозяина. Выходные для нее были просто мучительными. Посещать городские общественные места одной ей не хотелось, а слоняться по квартире, натыкаясь на вещи ее Аполлона, уже не было сил.
Город готовился к праздникам, появились гирлянды из разноцветных лампочек, всюду, где позволяло место, устанавливались красочные елки. Готовились к народным гуляниям на площадях, в садах и парках. В этот раз Правительство выдвинуло новый, неожиданный для населения, лозунг: «Гуляйте, меры не знайте». Поговаривали, что после гуманных мер по перевоспитанию и прекращению деятельности либеральных обществ среди правительственных кругов стала нарастать тенденция к умиротворению. Горячие головы поговаривали даже об амнистии. На праздник Элеонора пригласила Венеру Петровну в небольшую компанию, как она выразилась, «особо дружных лиц». Венера Петровна поначалу отказывалась от приглашения, но после долгих и убедительных уговоров согласилась.
* * *
Аполлон Иванович очнулся и сначала смутно, а потом все более явственно разглядел потолок, сложенный из бревен, бревенчатые стены, увешанные разными предметами, каменную печь, от которой исходило такое приятное тепло, по которому так соскучилось все его тело до самых отдаленных его частей. Все помещение было
