– А здесь что делаешь?

Панфилов не вытерпел, вышел из сторожки, махнул рукой, увлекая за собой бомжа. Тот последовал за ним, правда, три раза упал, прежде чем смог выйти на свежий воздух. И там упал, не в силах больше подняться. Оперся спиной о загаженный мочой угол сторожки, но голову не свесил. Было видно, что мужик тужится, чтобы держать ее на весу и смотреть на представителя закона.

– Делаешь здесь что? – снова спросил Панфилов.

– Охраняю, – после долгого раздумья сообщил сторож.

– Что?

– Гаражи здесь...

– Как же ты их охраняешь, если денатурат жрешь?

– Плохо охраняю... Но пока ничего не пропало...

– Вот именно, пока...

Марк Илларионович сильно сомневался, что это чудо сможет хоть чем-то ему помочь. И на его напарника тоже не надеялся.

– Да нет, мы хорошо охраняем...

– То плохо, то хорошо. Ночью что делали?

– Охраняли!

– Пили что?

– Стекломой. Генка достал...

– Может, он уже сдох, твой Генка, – криво усмехнулся Панфилов.

– Нет. Живой. Вчера хорошо веселились. Праздник был.

– Какой праздник?

– Не знаю... Но салют был. Так шандарахнуло...

– Когда?

– Ночью.

– В каком часу?

– Часов нет. У Генки были. Давно еще... Две бутылки настоящей водки за них дали...

– Я тебе ящик такой водки дам, если вспомнишь, что после салюта было.

– Ящик! А не врешь?

Алкаш возбудился настолько, что вскочил на ноги. Правда, не устоял, снова бухнулся на пятую точку опоры.

– Лишь бы ты не наврал, – мрачно усмехнулся Панфилов.

– Нет, я врать не умею.

– Уже врешь.

– Э-э, ну разве что самую малость...

– Что после взрыва было?

– Да что было. Сидим, стекломой потребляем... Ох, и сильная вещь...

– Короче.

– Смотрим, трое бегут...

– Откуда? – вдохновленный предчувствием удачи, спросил Панфилов.

Сторож махнул рукой в сторону, откуда мог двигаться предполагаемый убийца.

– Оттуда.

– Трое?!

– Ага, сначала трое было. Потом двое... Потом один остался...

– Они что, разбежались?

– Нет, сбежались...

– Не понял.

– Ну, чем ближе, тем их меньше становилось...

– Теперь понял. Сначала в глазах у тебя троилось, затем двоилось, а затем устаканилось...

– Ага, устаканилось.

– И куда этот человек устаканенный делся?

– Мимо пробежал.

– Куда?

– Ну, туда, дальше в лес, по берегу...

– Обратно не возвращался?

– Нет.

– В лицо его запомнил?

– Как я мог запомнить, если я не видел его лица...

– Маска на нем была?

– Не знаю... Он в сторону смотрел, когда пробегал...

– Тебя видел?

– Нет. Он вообще в нашу сторону не смотрел. Да мы с Геной тихо сидели. Тепло так было, ветерок приятный, травка мягонькая...

– Ты мне бегуна живописуй, а какая погода была, я сам знаю...

– Так говорю же, не видел я его лица... Да и не разглядел бы. Темно же было, а фонарей здесь нет, и в будке света у нас нет... А если б разглядел, не запомнил бы...

– Значит, ящик водки не нужен.

– Ну как же не нужен! – вскинулся алкаш. – Лицо, лицо... Ну, как у артиста лицо. Э-э, фамилию забыл... Лоб, нос, губы...

– Усы, лапы, хвост... – мрачно усмехнулся Панфилов. – Сочинять не надо, живописец... Роста какого был?

– Ну, такого же, как ты... Примерно... И сложения такого же. Не толстый и не худой... Голова большая... Ну, не то чтобы очень... Ну, руки, ноги... Все, ничего больше сказать не могу...

– Во что он был одет?

– Ну, костюм спортивный, кроссовки... Бежал быстро. Но тяжело...

– Одышка?

– Не знаю... Передвигался тяжело. Как будто в штаны навалил... Тут один так же по утрам бегал... Может, это он и был...

– Кто по утрам бегал?

– Ну, многие здесь бегают. Лес большой, воздух чистый, чего не бегать... Я бы и сам бегал, если б не работал. Не могу же я пост свой оставить... Да и печенка болит...

– Значит, правое легкое вырезать придется.

– При чем здесь легкое? – не понял сторож.

– Чтобы место для печени освободить... Короче, Склифосовский! Кого ты в этом бегуне узнал?

– Да никого...

– Сам же говорил, что бегал тут один.

– Так я его пару раз всего и видел. И то со спины... Тяжело бежит, как утка, с боку на бок переваливается. Вроде бы и не толстый...

– Может, у него нога короче другой?

– Да нет, тогда бы он на один бок заваливался... Нормальные у него ноги, а бежит тяжело... Ну, не то чтобы уж совсем невмоготу, но плохо ему... Может, болен чем, а?

– Острая недостаточность совести.

– А что, от этого умирают?

– Умирают. Но другие...

– Другие?.. А тот как будто сам умирал... Друг у меня один был. Нормально ходил, как все люди, а потом вдруг ноги отказали. Ходил – еле ноги переставлял. Через месяц умер...

– Тогда, мужик, и тебе недолго осталось.

– Да нет, я серьезно, не жилец этот бегун...

– Может, он просто сильно устал. Потому и бежал тяжело.

– Да как тяжело... Вроде бы и не тяжело, но как-то не так... Что-то не то с ним...

– Не то... Если еще раз увидишь этого бегуна, постарайся в лицо его запомнить. И в участок сообщишь. Опорный пункт милиции знаешь где?

– Знаю. Нам показывали...

– Хорошо, что знаешь, значит, не совсем еще законченный... Информация платная...

Марк Илларионович вытащил из кармана две тысячные купюры, бросил их в руки сторожу.

– Если сможешь опознать бегуна, получишь втрое больше. Ты меня понял?

– Понял, – облизнувшись, кивнул мужик.

– Тогда не зевай.

Панфилов не обманулся в своих ожиданиях. Кое-какую информацию он получил. Но к следователю он возвращался с таким чувством, будто ничего не узнал. Что-то, где-то и как-то, а конкретно – ничего...