Однако губы он на всякий случай тоже утер трижды.

Не стоило целовать детишек грязными губами. Слишком уж он нечист, а дети – они же невинны. Кроме них, в его жизни ничего чистого и невинного нет. Недостоин он их. Недостоин.

К назначенному месту он подошел задолго до появления Снайдера и заметил его издалека, обычной неспешной, тяжеловесной походкой спускающегося вниз, к водопою. Яркая оранжево-желтая линия над горизонтом растворялась в густой ночной темноте.

Подойдя, Снайдер остановился напротив, потянулся к Риду, но Рид отступил назад. Встречу со Снайдером он представлял себе сотню раз, однако дальше этого момента дело не заходило. Придется импровизировать.

– Нет. Послушай, я вот что хотел сказать: между нами все кончено. Хватит.

Снайдер вновь потянулся к нему – напористей, агрессивнее.

– С чего это ты взял, будто тон тут задаешь? «Хватит»… Все кончится, когда я скажу «хватит».

Рид вновь увернулся от него. На лице Снайдера появилась отвратительная ухмылка. Похоже, он разозлился всерьез.

– Послушай меня. Я не шучу. Мне было плохо, я искал возможность забыться, но больше этакой роскоши позволить себе не могу. Я должен играть свою роль. Люди по-прежнему рассчитывают на меня – если не все, то многие. Если я подведу их, что станет с обозом? Им без меня никак.

– Ишь, как ты о себе возомнил, – сказал Снайдер, тяжело, угрожающе шагнув к Риду. – А если я расскажу им, что делал с тобой? Что ты сам этого хотел, сам напрашивался?

Рид сглотнул, однако тугой комок закупорил горло намертво.

– Тогда и себя самого обличишь, – наконец ответил он.

Однако как знать: быть может, Снайдера это ничуть не тревожит? Риду едва не сделалось дурно. Как мог он пасть жертвой субъекта наподобие Снайдера? Как мог он настолько его вожделеть?

И как может тосковать о нем до сих пор? Могучие, крепкие плечи… минуты жесткого, грубого, лихорадочного забвения…

– Мало ли, что я там сделал, – усмехнулся Снайдер. – Извращенец-то выходишь ты.

– Кое-кто из остальных с тобой не согласится, будь уверен. Эти всю жизнь на тебя будут косо поглядывать.

Глаза Снайдера лучились неприкрытым, гнусным злорадством.

– А что скажет твоя жена? Как она будет поглядывать на тебя, когда услышит, что ты, на коленях стоя, выделывал, да еще добавки просил?

Рид страдальчески сморщился, и Снайдер захохотал.

Страх кружил голову. Все это – невероятный, бредовый ночной кошмар.

– Не посмеешь, – сказал Рид. – Духу не хватит.

Кулак Снайдера ударил его в лицо с такой силой, что Рид едва не потерял сознание и сам не заметил, как оказался на земле, а Снайдер навалился на него сверху, уселся на грудь. Боль принесла облегчение, отвлекла от липкого, лихорадочного жара раздумий, вернула к сиюминутному, к настоящему. Судорожный вдох – и новый удар вмял Ридов затылок в песок. Казалось, под тяжестью Снайдера вот-вот затрещат кости. «Да он же задумал убить меня», – понял Рид, с трудом уместив в голове эту вполне очевидную мысль.

– Педрилы хреновы, – сказал Снайдер, однако голос его звучал совершенно спокойно. – Терпеть вас, педрил, не могу…

«Ему хотелось прикончить меня с самого начала».

Но прежде чем Снайдер успел ударить его в третий раз, издали донеслись голоса. Слов было не разобрать, однако в лагере явно спорили, и на высоких тонах. Затем ночную тьму расколол гулкий грохот выстрела, раскатившийся эхом над пустошью. Снайдер, вздрогнув, будто вспугнутый зверь, поспешил вскочить с Рида.

– Что за дьявольщина? – прорычал он.

Рид не ответил. С трудом встав на ноги, он бросился к лошади и кое-как вскарабкался в седло. По вспухшей щеке текла кровь. Перед глазами все плыло, мысли будто оцепенели, в затылке слегка гудело, а чтоб удержаться на лошадиной спине, потребовалась вся сила воли: в глубине души ему отчаянно хотелось упасть, рухнуть наземь, забыться, исчезнуть с лица земли.

К тому времени как Рид добрался до лагеря, спор разгорелся вовсю. Приземистый Уильям Эдди сошелся грудь в грудь с Патриком Брином, едва ли не вдвое выше его ростом. Меткий стрелок Эдди твердо держал ружье, но Брину им не угрожал – по крайней мере, пока. Раскрасневшиеся, оба орали, перекрикивая друг друга, а рядом, чуть в стороне, истошно ревел мальчишка от силы лет трех-четырех. Вокруг спорящих собралась толпа.

Подъехав вплотную, Рид устало спешился. Лицо в месте удара мучительно ныло, боль алым маревом затмевала мысли.

– Что происходит?

Казалось, его голос доносится откуда-то издалека.

– А что это у вас с лицом? – смерив его удивленным взглядом, спросил Брин.

– Неважно, – отрезал Рид.

Дышать стало чуточку легче. Поморгав, чтоб прояснилось в глазах, он вынул платок и принялся осторожно, методически утирать им лицо.

– О чем спор?

Брин потянулся к плачущему мальчишке с явным намерением схватить его, но Эдди, шагнув вперед, заступил ему путь.

– Я вам скажу, что происходит, да! Этот мелкий воришка добрался до наших припасов и стянул печенье, оставленное на завтрак!

Печенье… В последний раз Рид ел печенье неделю назад. Пожалуй, муки для печенья в обозе не осталось ни у кого, кроме Бринов и Мерфи. При этой мысли ему живо вспомнился инцидент с выстрелом в Стэнтона. Учитывая обстоятельства, чудо, что еще никто не пытался силой заставить Бринов поделиться съестным. Впрочем, у Патрика оружие тоже имеется, и в ход он его пустит без колебаний…

– Это всего лишь печенье, мистер Брин. Что ж нам теперь, по-вашему – повесить мальчишку?

Невольно взглянув на пропитавшийся кровью платок, Рид поспешил вновь поднять взгляд на Патрика Брина.

– Питера пальцем никто не тронет, – объявил Эдди. – Если пулю в брюхо не желает схлопотать.

Выходит, мальчишка – сын Эдди.

– Он вор и заслуживает хорошей порки, – рявкнул Брин, сплюнув Эдди под ноги, едва ли не на носок сапога. – И ребятишкам такие мысли сами собой в голову не приходят.

– Что ты сказал? – угрожающе тихо переспросил Эдди. – Хочешь сказать, это я его надоумил?

– Яблоко от яблони недалеко падает, вот что я сказать хочу.

Эдди вскинул ружье к плечу, и Рид едва успел отвести ствол в сторону.

– Не надо, Уилл. Сам же потом пожалеешь.

– Скажешь, не ты еды просить приходил? – процедил Брин. – Ты, ты, не отпирайся.

– А ты отказался поделиться хоть малостью, – парировал Эдди. – Не слишком-то по-христиански с твоей стороны. Моя семья сидит впроголодь, а у тебя скотины еще вон сколько цело. Но ты ведь ни одной коровы не зарежешь, пусть даже ради спасения жизни моих родных.

Хмурясь, Брин принимал на редкость пугающий вид.