Потемневший труп приобрел цвет копченой в дыму ветчины. Как давно наступила смерть? Давно ли живой человек обернулся трупом? Поди разбери… Наверное, не слишком: запах тления едва уловим. Однако с человеком у этого тела нет почти ничего общего. Душа его давно покинула. Теперь оно – всего-навсего бренная оболочка.

Брайант знал: дабы остаться в живых, потерпевшие кораблекрушение питаются трупами погибших товарищей. Таков закон моря. Нечто подобное он как-то раз даже слышал – в самом начале пути, от Левины Мерфи, рассказывавшей у костра о попавшем в беду немецком судне и печальной судьбе уцелевших…

Полынь затрещала, охваченная огнем. Дым костра напомнил о Рождестве, а Рождество – о рождественском гусе, о шипении жира на углях, о том, как после ужина под материнский смех, сытый, довольный, отправляешься спать… В глазах защипало, но Брайант, задумавшись, не сразу понял, что плачет.

Никто не узнает.

Никто ни в чем его не обвинит.

Рука потянулась к ножу на поясе.

В дыму, заволокшем пещеру, Брайанту ненадолго, на время почудилось, будто человек этот – вовсе не человек, а издохший зверь. В поедании зверей греха нет.

Отчего же он никак не перестанет плакать?

Нет, не из-за того, что задумал. Из-за того, что в последний миг не смог переступить через себя. Оттого, что перед ним не зверь, а человек, и в глубине души Брайант понимал: этого рубежа ему не преодолеть. Понимал и плакал, так как теперь его ожидала верная смерть. Скоро в этой самой пещере появится еще один гниющий труп, согревающий воздух миазмами тления…

Вдруг снизу, от подножия холма, донесся шум – цокот копыт о камень, негромкие человеческие голоса, хотя слов Брайант не разобрал. Выглянув из пещеры, он увидел невдалеке четырех верховых, скользящих над зарослями полыни. Индейцы – судя по местности, вероятно, уашо – выглядели тощими, словно огородные пугала в штанах и рубахах из оленьей замши. Чем может грозить их появление? На вид – охотники, но насколько удачна была их охота? Не вздумается ли им прикончить на мясо его?

Брайанту живо представилось индейское стойбище, изнуренные голодом женщины, дети, дожидающиеся возвращения охотников.

Если не предпринимать ничего, он погибнет. Позвав на помощь, он, вполне возможно, тоже погибнет, но гораздо быстрее – под ударом копья, с выпущенными кишками, либо утыканный стрелами.

Встав во весь рост, Брайант закричал, замахал рукой, чтобы привлечь их внимание.

Обычай требовал обмена подарками, и потому Брайант отдал индейцам все, без чего мог обойтись. Темно-синий головной платок, выбранный для него суженой в универсальном магазине Индепенденса перед самым отъездом с обозом. Плетеный из кожи шнурок со шляпы, украшенный крохотными серебристыми бусинками. И, наконец, жилет, купленный у одного из луисвилльских галантерейщиков на первый гонорар за статью для газеты. Каждую вещь охотники разглядывали по очереди, с улыбками, решая, кому из них достанется дар. Подарки обеспечили Брайанту место у их костра и долю в их ужине – желудевый хлеб, завяленные на манер мяса коренья и пригоршню грибов.

Есть Брайант старался помедленнее, чтоб не стошнило, а, покончив с едой, склонил голову перед каждым из четверых в знак благодарности.

Похоже, охотники понимали слова, перенятые им от шошонов, а скудный словарный запас Брайант дополнил жестами, пантомимой и рисованием на земле. Индейцы дали понять, что впереди, высоко в горах, имеется озеро, однако его следует обойти стороной. По их словам, у озера обитал дух, якобы пожирающий человеческую плоть и превращающий людей в волков.

– На’ит, – без умолку твердил один из охотников, указывая на фигуру, вычерченную под ногами.

Что все это значит, Брайант понять не сумел.

После этого он отвел охотников к пещере и показал им труп. Возможно, они знали убитого при жизни? Возможно, он из их племени? С особым старанием Брайант расспрашивал, не знают ли они, что за зверь или дух погубил покоящегося в пещере. К немалому его удивлению, увидев мертвого, индейцы отпрянули прочь и настояли на том, чтоб немедля, без церемоний, предать тело огню.

Возможно, из-за темноты, скрывавшей кое-какие нюансы, а может, из-за съеденных на ужин грибов, наверняка малость галлюциногенных, понять, что изображают рисунки охотников Брайант не смог. Казалось, индейцы твердо уверены, будто покойный убит не человеком, не зверем, а… разом тем и другим. Человеком в облике волка или зверем в человеческой коже? По рисункам этого было не понять, а говорили охотники так быстро и тихо, что Брайант понимал их, в лучшем случае, с пятого на десятое.

Проснувшись, он ожидал обнаружить, что охотничья партия давным-давно ушла, однако индейцы, навьючив лошадей и загасив костер, терпеливо ждали его пробуждения. При виде собственного жилета поверх замшевой рубахи старшего из охотников Брайант невольно заулыбался. Охотник, что помоложе, подал Брайанту руку, приглашая взобраться на круп его лошади, и Брайант с радостью принял предложенную помощь. Проворчав что-то, краснокожий в жилете Брайанта развернул пегую кобылку к западу и направил ее вдоль узкого ручейка к увенчанным снежными шапками горам, возвышавшимся вдалеке.

Похоже, еще хоть пару дней, да поживем…

С прогалиной, над которой все еще слегка веяло сладковатой вонью горелого мяса, Брайант расстался без сожалений.

Со всем этим следовало покончить.

– Жди меня, – прошептал Джеймс Рид, проходя мимо Джона Снайдера, – в восемь часов, у тополиной рощи возле водопоя.

Больше всего на свете Риду хотелось бы побыть после ужина с родными, читая детям что-нибудь занимательное при свете костра, пока Маргарет штопает одежду, а Элиза Уильямс отмывает тарелки. Смешно… если вспомнить, сколько раз в Спрингфилде он по вечерам, ужиная с семьей, жалел о невозможности улизнуть из дому ради встречи с Эдвардом Макги.

Однако расплаты со Снайдером откладывать далее было нельзя.

Совета, данного Снайдером во время последней встречи наедине, он отнюдь не забыл. «Гляди, не забудь, из каких я»… Действительно, под хрупким внешним лоском цивилизованности Джон Снайдер был диким зверем, и этому-то человеку Рид имел глупость вверить власть над собственной жизнью. С тех пор он едва выносил присутствие Снайдера, охваченный страхом перед тем, что тот может выкинуть. Путь в Калифорнию и без того словно бы вел через ад, а эпизоды со Снайдером только усиливали это чувство, ужесточали кару, неосознанно изобретенную Ридом для себя самого.

Без четверти восемь Рид поцеловал каждого из детишек в лоб и пожелал им спокойной ночи. Жене он сказал, что идет к Бринам, поговорить кое о каких мелочах: Бринов она не любила больше всех прочих, а значит, вряд ли станет по возвращении расспрашивать о визите. Отойдя от своих фургонов, Рид вынул из кармана носовой платок и промокнул испарину со лба – раз, другой, третий… пришлось одернуть себя, чтоб не перестараться: от этой привычки в последнее время начали редеть волосы.