Теперь он слишком устал, и может только поворачивать из стороны в сторону голову и рассматривать ясное, безоблачное небо. И все же он еще не может позволить себе отдохнуть. И не сможет, пока не завершит все задуманное. Из человеческих потребностей ему требуется только пища да редкий отдых на солнце, чтобы согреть старые кости. От нелепой же потребности тратить время на сон – восемь часов бессмысленно блуждать среди инфантильных грез, вдавив в подушку голову, расслабляя и морща лицо, – он избавился уже давно, с той же легкостью, как змея скидывает кожу. Сны же не беспокоили его уже больше полувека.

Впрочем, теперь ему все равно не удалось бы уснуть. Старик слишком доволен своими успехами. Каждым действием, каждым словом, вероятно, каждым помыслом женщина показала себя достойной; ей как будто не терпится исполнить назначенную роль. Первый ее день прошел великолепно. После небольшой, совершенно незначительной задержки, которая ни в коем случае не была ее виной, женщина установила многообещающую эмоциональную связь с избранным мужчиной. Первая встреча завершилась.

Мужчина же – просто само совершенство, вплоть до дня и часа его рождения почти тридцать лет назад. Хорошо также, что он такой замкнутый, одинокий и внушаемый; таких очень легко использовать – при правильном подходе. А уж Старик-то его использует, в этом нет никаких сомнений. В конце концов, зачем еще нужны инструменты?

А вот соседка по квартире – это уже другая история. С ней придется что-то сделать. Какой там «вольный дух»! Обычная глупая потаскушка! Он не позволит ей искушать его драгоценную девственницу. Нетушки!

Да, с ней определенно надо что-то сделать, и как можно скорее. Старик еще не знает, как именно поступит, но он никогда не страдал от недостатка задумок.

Восходящее солнце становится ослепительным, в глазах Старика танцуют радуги. Он моргает и отводит взгляд. Рядом на невысоком кирпичном парапете в ряд лежат простецкие принадлежности, которым он посвятит этот день: пустая банка из-под варенья, наполненная сумка и потрепанный флейтовый чехол с пластиковой ручкой поверх раскрытого сборника упражнений, чтобы ветер не перевернул страницы. Все до единого – самые обычные предметы. Сегодня не придется выполнять ничего сложного, но и расслабиться не удастся.

Старик поднимает сумку за матерчатые ручки и вешает на гвоздь на внутренней стенке парапета; ткань тяжело провисает в нескольких дюймах над крышей. Следующим идет чехол. Внутри на бархате лежит короткий, блестящий как полированная слоновая кость флажолет. Прежде чем поднести инструмент к губам, Старик раскрывает на коленях учебник; урок седьмой, атональное синкопирование. Его совершенно не интересует музыка на странице, он не собирается тратить время на подобные сочинения, но седьмой урок смутно напоминает тот сложный мотив, который ему нужно сыграть, и если кто-то из соседей поднимется на крышу, то увидит всего лишь безобидного старичка, который упорно продирается сквозь череду немелодичных синкоп, трелей и интервалов, повесив рядом сумку с обедом. Всегда полезно подготовиться.

Воздух постепенно теплеет. Умиротворяющий на такой высоте ветерок время от времени приносит запах ранней летней листвы из парка дюжиной этажей ниже. Старик глубоко вдыхает. Ухватив флейту обеими руками, выдувает первые три тихих и низких ноты, которые тут же растворяются в тишине. Воздух замирает. Старик нетерпеливо смотрит на мешок.

Внутри, под тканью что-то шевелится.

На лице Старика появляется тень улыбки; он снова играет те же три ноты. Теперь сумка яростно трясется, как будто что-то пытается из нее выбраться. Внезапно она резко дергается и едва не сдвигает кирпич, на котором стоит банка.

Поставив банку у ног, Старик начинает играть.

У мелодии нет ни ритма, ни тона. В ней нельзя уловить никакого порядка. Стороннему слушателю вся она, за исключением некоторых экзотических пассажей, покажется лишь чередой случайных нот, как будто кто-то наугад нажимает клавиши пишущей машинки на незнакомом языке. А между тем, эти ноты составляют песню. Песню Смерти.

Которая, как ни странно, в то же время говорит о рождении.

Блестящая белая трубка беспорядочно дергается перед лицом Старика, его пальцы пауками снуют вверх и вниз. Воздух над ним дрожит от звуков, к небесам поднимаются невидимые вихри.

Наступает момент пробуждения. Мешок раскачивается из стороны в сторону. Теперь вся природа, река, деревья, танцующий воздух – и нечто за ее пределами, глубоко под землей, где трутся друг о друга камни, – приходит в движение. Старик ощущает это движение и радуется.

Он отрывает глаза от ослепительного солнца и продолжает играть, глядя в небо, столь голубое, что кажется, оно вот-вот разобьется на миллион осколков, как яйцо.

Этот день будет прекрасным.

Старик негромко играет на флажолете все утро, его розовая лысинка качается в такт неуловимому ритму, музыка как будто перекликается с криками птиц. Время от времени он останавливается и наблюдает за движением в сумке; внутри что-то яростно бьется, едва не разрывая ткань. Каждый раз при виде этого Старик улыбается.

Когда солнце оказывается на другой стороне небосклона и начинает клониться к западным холмам, он играет последние три ноты. Те же, что в самом начале, но в обратном порядке. Потом, отложив флейту, произносит необходимые слова и встает с шезлонга. До полуночи осталось пять часов или того меньше. Труды почти подошли к концу.

К закату все готово. Шезлонг сложен и возвращен на место рядом с башней лифта, нотная тетрадь отброшена прочь. Флейтовый чехол и заполненную теперь банку Старик берет с собой вниз.

На крыше остается результат его дневных трудов: поблескивающие внутренности, разложенные в форме креста и перевязанные украденным рыжим волосом.

А под ним алеет в закатных лучах распоротая острым как бритва когтем матерчатая сумка, которая до этого дня носила в себе только книги.

Темнота застает Старика на дорожке у берега реки, его белесый силуэт отражается в воде. Просунув руки в пространство между бетонным парапетом и металлическими перилами, он совершает медленные пассы руками. Издалека, из парка он может показаться крохотным и уязвимым, как будто ребенок на корточках возле мутной лужи, полностью погруженный в какое-то свое таинственное занятие. Одна его рука резко опускается вниз, и из нее, поблескивая в лунном свете, высыпается горсть белых как кость заостренных предметов и пропадает в воде. Ветер подхватывает несколько перьев, белых, как обрывки облаков.

Осталось совершить только возлияние, приношение Ор'тинне. Для обряда нужен кубок или фляга, но Старик знает, что подойдет и банка из-под варенья. Широким жестом он выливает ее содержимое в реку. Пятно остается видимым на воде всего секунду и выглядит мутно-черным, хотя при свете дня могло бы показаться красным.

Ухватившись обеими руками за перила, Старик встает лицом к реке. На другой стороне лежит берег Джерси, а за ним – простор распаханных полей, погруженных теперь в ночную тьму. Среди темных холмов бивачными кострами подмигивает несколько огоньков.