…Весной 1517 г. в Амбуазе происходили торжества по случаю рождения сына Франциска I. В крестные отцы был приглашен папа римский. Он прислал своего племянника, Джулианова брата, Лоренцо Медичи, герцога Урбинского, обрученного с французской принцессой Мадлен, дочерью герцога Бурбонского.

Среди послов различных государств Европы на эти торжества ожидался и русский — Никита Карачаров из Рима, где находился в то время при дворе его святейшества.

Папа Лев X давно вступил в дипломатические отношения с великим князем Московии Василием Иоанновичем, рассчитывая на него как на могущественного союзника в Лиге европейских держав против османского султана Селима, который, усилившись после завоевания Египта, грозил нашествием Европе. Пана льстил себя и надеждой на воссоединение церквей, и, хотя великий князь ничем не оправдывал этой надежды, Лев X отправил в Москву двух пронырливых доминиканцев, братьев Шомбергов. Римский первосвященник клялся не нарушать обрядов и догматов восточной церкви, только бы Москва согласилась признать духовное главенство Рима, обещал утвердить независимого русского патриарха, венчать великого князя королевской короной и, в случае завоевания Константинополя, уступить ему этот город.

Находя выгодными заискивания папы, великий князь отправил к нему двух послов, Дмитрия Герасимова и Никиту Карачарова — того самого, который двадцать лет назад проездом через Милан вместе с Данилой Мамыровым присутствовал на празднике Золотого века и беседовал с Леонардо о Московии.

Как знать будь Леонардо помоложе, не согласился бы он поехать в далекую Московию? Не поменялся бы тогда ход нашей истории или хотя бы истории науки и техники, или уж, на худой конец, искусства?

…Старшим писцом у Карачарова служил подьячий двора Илья Потапыч Копыла, лет шестидесяти. При нем было двое младших писцов: Евтихий Паисиевич Гагара и двоюродный племянник Ильи Потапыча, Федор Игнатьевич Рудометов по прозвищу Федька Жареный.

Всех троих сближала любовь к иконописному художеству: Федор и Евтихий сами были неплохие мастера, а Илья Потапыч — тонкий знаток и ценитель. Сын бедной вдовы, просвирни при церкви Благовещения в Угличе, Евтихий после смерти матери остался сиротой, принят был на воспитание пономарем той же церкви Вассианом Елеазоровым и в отроческих летах отдан в научение иконному ремеслу некоему старцу Прохору из Городца, человеку праведному, мастеру искусному.

От старца Прохора перешел Евтихий к иноку Даниле Неверному, который расписывал церкви в Спасо-Андрониковом монастыре, ученику величайшего из древних мастеров, Андрея Рублева. Пройдя все ступени науки от услуг "ярыжного" простого работника, носившего воду, и терщика красок до "знаменщика" рисовальщика, Евтихий благодаря природному дару достиг такого мастерства, что приглашен был в Москву…

…Рудометов ввел товарища в дом боярина Федора Карпова, жившего у Николы на Болвановке. В хоромах этого боярина Федька Жареный писал на потолке столовой избы "звездочетное небесное движение, двенадцать месяцев и беги небесные", также "бытейские и преоспективные разные притчи" и "цветные и разметные травы", и "девчата", то есть ландшафты, наперекор завету старых мастеров, запрещавших иконописцам изображать какие-либо предметы и лица кроме священных…

…Уже в Москве, в доме Карпова, среди заморских диковин, отреченных книг и вольнодумных толков об учении жидовствующих, Федька пошатнулся в вере. А в чужой земле, среди чудес тогдашних итальянских городов, Венеции, Милана, Рима, Флоренции, окончательно сбился с толку, потерял голову и жил в непрестанном изумлении, "исступлении ума", как выражался Илья Потапыч. С одинаковым интересом посещал игорные вертепы, книгохранилища, древние соборы и притоны. Кидался на все с жадностью и любопытством ребенка. Учился латинскому языку и мечтал нарядиться во фряжское (иностранное) платье, даже сбрить усы и бороду, что почиталось на Руси смертным грехом…

…В разговорах Федька начал употреблять без нужды иностранные слова.

Хвастал познаниями, "высокоумничал", рассуждал об "алхимеи", "как делать золото", о "софистики", открывающей едва постижное естеству человеческому"…

…В сыне углицкой просвирни Евтихии Паисневиче Гагаре чужие земли возбуждали не меньшее любопытство, чем в Федьке Жареном…

…Смутно чуялось ему, что в суеверном поклонении Федьки иноземным хитростям, несмотря на все его озорничество, что-то скрывается истинное, чего ни насмешки, ни угрозы, ни даже суковатая палка дяди Копылы опровергнуть не могут…

…В Амбуаз, на свадьбу герцога Урбинского и крестины новорожденного дофина, отправился один из двух русских послов, находившихся в Риме, Никита Карачаров. Он должен был представить королю "поминки", дары великого князя Московского: шубу на горностаях, атласную, пончатую, с травным золотым узором; другую шубу на бобровых пупках, третью на куньих черевах; сорок сороков соболей, да лисиц черно-бурых и сиводушчатых; да сапоги шпоры золоченые; да птиц охотничьих. Среди других посольских писцов и подьячих Никита взял с собой во Францию Илью Потапыча Копылу, Федьку Жареного и Евтихия Гагару.

Однажды, в конце апреля 1517 г., ранним утром на большой дороге через заповедный лес Амбуаза лесник короля увидел всадников в весьма необычайных нарядах говоривших на таком странном языке, что остановился и долго провожал их глазами, недоумевая, турки ли это, послы ли Великого Могола, или, не приведи Господь, самого Пресвитера Иоанна, живущего на краю света, в стране полуденной, где обитают "этиопы", там, где небо сходится с землей…

Но это были вовсе не турки, не послы Великого Могола или Пресвитера Иоанна, а люди "зверского племени", выходцы страны, считавшейся не менее варварской, чем сказочный Гог и Магог, — русские люди из посольства Никиты Карачарова!

Тяжелый обоз с посольской челядью и королевскими "поминками" отправлен был вперед; Никита ехал в свите герцога Урбинского. Всадники, повстречавшиеся лесничему, сопровождали персидских соколов, челиг (молодых самцов ловчих птиц) и кречетов, посланных в подарок Франциску. Птиц везли с большими предосторожностями, на особом возке, в лубяных коробах, внутри обитых овчинами.

Рядом с возком ехал на серой в яблоках резвой кобыле Федька Жареный. Ростом он был так высок, что прохожие на улицах чужеземных городов оглядывались на него с удивлением; лицо у него было широкоскулое, плоское, очень смуглое; черные как смоль волосы, за что он и прозван был Жареным.

…Впереди, в некотором расстоянии от возка, ехали, тоже верхом, Илья Копыла и Евтихий Гагара.

Всадники были на опушке Амбуазского леса. Оставив слева ограду замка Клу, въехали в городские ворота.

Русскому посольству отвели помещение в доме королевского нотариуса, мэтра Гильома Боро, недалеко от башни Орлож (то есть с часами) в единственном доме, оставшемся свободным в Огороде, переполненном приезжими. Евтихию с товарищами пришлось поселиться в маленькой комнате, похожей на чердак, под самой крышею. Здесь, в углублении слухового окна, устроил он крошечную мастерскую: прибил к стене полки, разместил на них гладкие дубовые и липовые дощечки для икон, муравленные горшочки с олифой, с прозрачным стерляжьим и севрюжьим клеем, глиняные черепки и раковины с твореным золотом, с яичными валами; поставил деревянный ящик, постланный войлоком, служивший ему постелью, повесил над ним икону Углицкой Божьей Матери, подарок инока Данилы Черного.