вероятным, что он унаследует трон старшего брата. В его власти было жениться, если он того пожелает, и начать гражданскую войну, если он того захочет. Он мог рассчитывать на поддержку со стороны старой аристократии, и все, что бы он ни сделал, благодаря статусу наследника Людовика все равно оставило бы его безнаказанным.

30 января 1631 года Гастон посетил кардинала де Ришелье, взял назад свое предложение дружбы и, покинув двор, отправился в Орлеан, а затем, через несколько месяцев, — в Безансон, находившийся тогда под управлением испанцев. Кардинал де Ришелье поднял тревогу и доложил обо всем королю.

В принципе, разговаривая с Марией Медичи, кардинал не блефовал: теперь судьба Гастона Орлеанского была в его руках. Марии Медичи, обожавшей Гастона и готовой ради него на все, ничего не оставалось, как подчиниться.

Местом ссылки ей был предложен небольшой городок Мулен. Она согласилась отправиться туда, но попросила, чтобы ей позволили некоторое время пожить в Невере, пока Мулен не будет очищен от свирепствовавшей там инфекции, а местный замок не отремонтируют должным образом. Такое разрешение ей было дано, она все равно предпочла пока остаться в Компьене.

Когда 20 марта 1631 года Людовик написал ей, что Мулен полностью готов к ее приему, она опять нашла массу отговорок для того, чтобы еще отсрочить свой отъезд. Кардинал де Ришелье подсказал королю, что его мать, возможно, готовит побег.

* * *

Это, собственно, было в ее стиле.

Мария Медичи находилась в отчаянном состоянии. Попытки хоть как-то воздействовать на Людовика ни к чему не приводили. Почему? Да потому, что каждый раз на пути королевы-матери оказывался кардинал де Ришелье, и это стало непреодолимым барьером между ней и сыном.

Иногда, уступая приступам ярости, она начинала проклинать саму себя за слабость. Иногда, забывая, что она лишь слабая женщина, она буквально выла от осознания того, что упустила момент, когда можно было банально проткнуть этого отвратительного Ришелье кинжалом, как это испокон веков было принято в ее родной Флоренции.

Но Мария Медичи слишком ненавидела кардинала, а, как известно, чем ненависть бессильнее, тем она упорнее и опаснее. Ее может победить только прощение, но тут ни о каком прощении не могло быть и речи.

Вечером 18 июля 1631 года она все же покинула Компьень. Местная охрана проморгала это событие, но, как потом оказалось, королева-мать, действительно, сбежала. Пока она намеревалась остаться во Франции, в приграничном городке Ла-Капелль, у друга ее любимого сына Гастона маркиза де Варда, который пообещал открыть перед ней ворота.

Кардинал де Ришелье узнал про этот план и успел сорвать попытку Марии Медичи войти в Ла-Капелль.

Опасаясь возможного преследования, она была вынуждена двигаться дальше и пересечь границу. Она прибыла в Авен, ближайший город на принадлежавшей испанцам территории, вечером 20 июля, а потом отправилась в испанские Нидерланды — сначала в Монс, а затем в Брюссель.

Новость о бегстве матери повергла Людовика в ужас. Он, как водится, сразу же пал духом и решил, что раз мать вновь на свободе, то она обязательно отомстит ему. Уж он-то знал, что она способна отомстить…

Одновременно с этим сразу же проснулись надежды врагов кардинала де Ришелье. Сам же кардинал, казалось, остался совершенно равнодушным к сообщению о побеге королевы-матери. Если он и проявил какие-то чувства, которые хоть как-то можно было трактовать, как опасение, то лишь потому, что Гастон Орлеанский вновь выступил против своего брата-короля, получив поддержку нескольких герцогов, собравших свои отряды в Лангедоке и готовых к походу на Париж.

Тем временем Мария Медичи, находясь в Брюсселе, писала своему сыну Людовику гневные письма, обвиняя кардинала де Ришелье во всех мыслимых и немыслимых грехах. Она даже обратилась в парижский парламент с призывом осудить кардинала за узурпацию власти в стране. В результате Людовик был вынужден выступить перед судьями и опровергнуть утверждения своей матери.

По определению историка Энтони Леви:

«С этого момента жизнь Марии Медичи превратилась в печальную повесть об утраченных иллюзиях, бесславном угасании и нищете. Нигде ей не были готовы предоставить приют надолго — ни в Нидерландах, ни в Англии, ни в Германии. Людовик XIII урезал расходы на ее содержание и так и не позволил ей вернуться во Францию, даже когда она оказалась в стесненных финансовых обстоятельствах в Кельне; такое решение было одобрено Королевским советом в 1639 году».

* * *

Гастон Орлеанский тем временем набрал армию и, обретя союзников, в том числе в лице герцога де Монморанси, знаменитого своей доблестью и многочисленными победами, вступил в схватку с войсками короля и кардинала де Ришелье. Отряды Гастона, столь превозносимые за их подготовку и немалую численность, на деле оказались всего лишь разношерстным сборищем валлонов, испанцев и французских дезертиров. С характерным для него отсутствием здравого смысла и дисциплины Гастон двинул войска на три дня раньше, чем было условлено с опытным де Монморанси.

Силы испанцев сосредоточились на границе с Францией. Но пока не обозначится хоть какой-то успех восстания в Лангедоке, двигаться вперед они не намеревались. В конечном итоге уверенность кардинала де Ришелье в успехе оправдалась: как бы французы ни сожалели о суровом правлении своего первого министра и об обращении короля с Марией Медичи, им еще меньше нравился союз королевы-матери с сыном, младшим братом короля, обернувшийся вторжением в страну армии наемников.

Две армии встретились 1 сентября 1632 года в сражении при Кастельнодари. Королевской армией командовали маршалы Анри де Шомберг и Жак де Ла Форс, бунтовщиками — герцог де Монморанси и Гастон Орлеанский. Войска короля стали теснить Гастона, и тот удрал с поля боя, даже не попытавшись привести в порядок свои силы. Герцог де Монморанси был несколько раз ранен и взят в плен. Военная кампания закончилась полной победой Людовика XIII