Тем, кому удалось удрать и кто мог поддаться искушению и снова собраться под знаменами бездарного Гастона, был преподнесен урок в виде публичной казни герцога де Монморанси.

Это был один из самых родовитых и знатных дворян Франции. Он не принадлежал к ярым противникам де Ришелье, но, на свою беду, он находился под сильным влиянием своей жены, активной сторонницы Марии Медичи и Гастона Орлеанского. Герцогиня де Монморанси была одной из самых непримиримых противниц кардинала, и именно она толкнула мужа фактически на путь государственной измены.

Когда истекающий кровью герцог де Монморанси был взят в плен, во французском обществе надеялись, что, учитывая его высокое происхождение, он будет прощен. К Людовику XIII и к кардиналу де Ришелье стали пачками поступать ходатайства о помиловании. Но на это кардинал заявил: «Нынешнее положение дел таково, что диктует потребность в большом уроке».

«Большой урок» был преподнесен 30 октября 1632 года. В этот день герцог де Монморанси, едва оправившийся от ран, был публично казнен. Эта казнь вызвала глубокое потрясение в обществе, ведь речь шла о человеке, чья родословная насчитывала более 700 лет, о первом дворянине королевства, следовавшем сразу после принцев крови. Он был молод (всего 36 лет!), знатен, популярен и даже любим, но всегда такой нерешительный король здесь вдруг проявил полную солидарность со своим первым министром. А ходатаям за жизнь мятежного герцога он ответил: «Я не был бы королем, если бы позволил себе иметь личные чувства!»

Вслед за этим полетело немало и других голов. Двери тюрем захлопывались за самыми знатными лицами Франции. Те же, кому Людовик и кардинал де Ришелье не смогли предъявить обвинений в измене, были устранены с помощью наводивших настоящий ужас королевских указов, по которым без суда и без права апелляции заключали в тюрьму на любое количество лет по усмотрению победителей.

Охваченный паникой Гастон Орлеанский сбежал: сначала — в испанский Франш-Конте, а затем — в Лотарингию.

Когда Мария Медичи, находившаяся в это время в Брюсселе, серьезно заболела, она потребовала Франсуа Вотье, своего бывшего врача, которого кардинал де Ришелье бросил в Бастилию. Ей, естественно, было отказано в самой жесткой форме.

Несчастная женщина уже готова была наложить на себя руки от бессилия.

Заливаясь слезами, она позвала к себе своего старого астролога Масали, сопровождавшего ее в изгнании.

— Эй, Масали, — сказала она, — что ты думаешь о судьбе моего сына Гастона?

— На его звезде я вижу капли крови, благородная королева, но это не означает, что он умрет.

— O! Ты хочешь сказать, что он не погибнет в борьбе за свои и мои законные права?

— Нет, с ним все будет хорошо, мадам. Но вот кардинал де Ришелье…

— Что кардинал де Ришелье? — встрепенулась Мария Медичи.

Астролог глубоко вздохнул:

— Луна в доме Близнецов, Венера противостоит…

— Нет, так подробно не надо. Скажи лишь, что ждет этот позор Францию.

— Он скоро умрет.

— Он умрет! — радостно воскликнула Мария Медичи. — Это ничтожество умрет! O, Масали, если это произойдет, можешь просить у меня любые награды! Он умрет! Умрет…

Королева-мать, совершенно опустошенная, упала в кресло.

— А теперь оставь меня, Масали. Я так устала, и мне нужен отдых…

Конечно же, желавший угодить своей королеве астролог не мог знать, что ревнивая и словно по инерции стремившаяся к власти Марии Медичи, как только пересекла границу и оказалась на испанской территории, перестала представлять реальную угрозу для короля, который теперь мог спокойно сосредоточиться на нейтрализации Гастона Орлеанского, находившегося в Лотарингии. Не мог знать астролог и о том, что с политической карьерой Гастона также уже все было покончено. В безопасной Лотарингии он женится на Маргарите Лотарингской, сестре местного герцога Карла IV, и умрет в феврале 1660 года, в возрасте 51 года, когда во Франции уже вовсю будет править сын Людовика XIII и Анны Австрийской.

А пока же Гастон приехал к Марии Медичи в Брюссель. Местных правителей, давших им приют, очень сильно раздражали бесконечные ссоры и жалобы среди тех, кто, оказавшись в изгнании, присоединился к Марии Медичи и ее сыну. Старая королева занялась сочинением писем, изобилующих перечислением нанесенных ей обид и оскорблений, которые она адресовала Людовику, разным своим родственникам и всем посольствам в Европе. Немало грязи в этих письмах было вылито на голову кардинала де Ришелье, да и ее старшему сыну тоже досталось. Таким способом ей удалось в какой-то мере утолить жажду мести, но она уже не могла влиять на политику стран континента. Из Франции ее изгнали, а посему с ней уже никто особо не считался. Кардинал, обычно такой ловкий по части охраны заключенных в тюрьмах, сознательно пренебрег охраной королевы-матери. Она уже не представляла для него никакой серьезной угрозы. И та лишь сыграла ему на руку, сбежав из Компьеня, чтобы влачить дни в провинциальном Брюсселе в качестве содержанки испанского правительства.

Оказавшись в столь унылых обстоятельствах рядом с матерью, не перестававшей рыдать и кипятиться, жалуясь на судьбу, Гастон быстро зачах. Он с вздохами стал вспоминать блеск своей жизни при французском дворе, свои схватки с кардиналом (ему они, в общем-то, легко сходили с рук), а также помпезность и роскошь положения наследника престола. Ему недоставало денег, и не было никакой надежды на то, что его любящая мать сможет удовлетворить его нужды из своей скудной казны. К тому же она уже серьезно действовала ему на нервы. Полный раздражения, Гастон пришел к выводу, что его бедственное положение — целиком и полностью вина матери.

Он не изменил старшему брату-королю, а всего лишь был введен в заблуждение. Именно в таком духе он