В политическом плане арианство готов и их меньшинство с неизбежностью приводило к сегрегации. В рамках административной системы Поздней Римской империи, сохранившейся в целости у римлян, готы помещались на северо-восточной границе, вокруг Равенны, в долине По и Тоскане, под управлением comites Gothorum (комитов готов), непосредственно подчиненных королю. В городах у готов были отдельные кварталы вокруг арианских церквей. Без сомнения, готы сохраняли собственное право — от которого до нас не дошло никаких следов — подобно тому, как римляне сохраняли свое, в рамках, обозначенных королевскими указами. Готы пользовались исключительным правом занимать определенные командные посты, в основном военные. Однако Теодорих предложил как римлянам, так и готам общий политический идеал, нашедший выражение в клеймах на черепице («В правление господина нашего и славного римлянина Теодориха…»)[195], монументальных надписях, например, на Аппиевой дороге («…король Теодорих… хранитель свободы и защитник имени римлян…»)[196] и письмах к Кассиодору, где «он ставит себе в заслугу то, что является королем-философом, согласно учению Платона»[197]. Это был настоящий греко-римский идеал на том уровне, до которого он намеревался в скором будущем поднять готов — что, разумеется, было утопией.

В материальной сфере вклад готов оставался небольшим. Сомнительно, чтобы готам хватило времени превратиться в аграрное население. Два клада, состоящие из золотых изделий, из Десаны (Пьемонт) и Реджо Эмилии, а также некоторые украшения говорят об участии готов в крупных течениях «варварского» искусства. Однако в важных постройках Теодориха в Равенне и Риме германское влияние полностью отсутствует.

Лингвистический след готов ничтожен, и его трудно отделить от наследия лангобардов. Он сводится к нескольким топонимам, в которых присутствует частица Gothi и, конечно, части названий Ломбардии на — engo. Вошедшие в итальянский язык готские слова в основном, кажется, принадлежат к сфере бытовой жизни, и очень немногие — к административной, юридической и военной областям, где вклад лангобардов превзошел все предыдущие.

Деятельность Теодориха включает очевидную долю театральности, captatio henevolentiae (погони за доброжелательным отношением), обращенной к правящим классам. Однако представляется, что в этом он мог быть искренен. Он продолжал дело готских вождей V в., Гайны, Трибигильда и Фравитты, попробовавших найти себе место в римской системе на Востоке. Нарбоннское заявление Атаульфа (ср. стр. 229) свидетельствуют о сходном идеале. Эти продолжительные усилия готов, конечно, объясняются зачатками культуры, оставшимися после трудов Вульфилы, и амбициями этого варварского народа, вознамерившегося сравняться с Римом.

Опыт Теодориха выходил за рамки Италии. Значительно раньше Меровингов и в течение меньшего времени, обладая совершенно иной широтой взглядов, он оказал влияние на всех германцев Запада. Здесь мы не рассматриваем его дипломатических начинаний, призванных обуздать экспансию франков, защитить вестготов и бургундов, усмирить вандалов. Он заставил независимую Германию прислушиваться к своему голосу, приняв под свое покровительство немало второстепенных народов: он усыновил царька пан-нонских герулов, Родульфа, платил жалованье банде Мун-дона, полукровки гепидо-гуннского происхождения, стоявшего лагерем в Мезии, радушно встретил остатки аламаннов из Реции после их поражения от Хлодвига, покровительствовал баварам, варнам с низовий Рейна и, если верить Иордану, даже норвежцам. Конечно, если бы он смог продолжить эту деятельность, все эти народы получили бы доступ к римской цивилизации в ее самой чистой, итальянской форме, тогда как впоследствии через франков они приобщились лишь к очень сильно модифицированному наследию.

Этой политикой объясняется тот успех, не имеющий равных среди варварских королей, которым позднее пользовался Теодорих у эпических поэтов[198], даже Карл Великий в 801 г. повелел перенести из Равенны в Ахен его конную статую[199].

Лангобарды первоначально рассматривали Италию скорее в качестве трофея, чем основания для государства, о котором они не имели даже представления. Первое поколение, жившее под их властью, расплачивалось по почти целиком отрицательному балансу. Немногие периоды были настолько беспросветны, как, например, полвека, отделяющие высадку Велизария в 536 г. от избрания Отари в 584 г. По его окончании спасать было уже нечего.

Настоящее освоение земель началось только после стабилизации. Лангобардские войска (exercitus) осели на земле. Вожди заменили собой исчезнувшую римскую аристократию и стали земельными собственниками, окружив себя свободными крестьянами-лангобардами и заставив работать на себя компактную массу римлян, оказавшихся в положении, близком к статусу колонов в Поздней Римской империи. Подробности этой процедуры плохо известны, однако ее масштабы не вызывают сомнений: вне византийских анклавов римляне утратили всякое влияние. Антропонимика быстро стала почти исключительно лангобардской. Топонимия испытала массированное влияние главным образом в районе Милана, в Венеции, Северной Тоскане и окрестностях Сполето. Административный, юридический и военный язык претерпел обновление: в итальянском до сих пор сохраняется около 300 лангобрадских слов. Наконец, несмотря на персональность законов — в Италии более выраженную, чем где-либо еще, — лангобардское право быстро заняло господствующее положение в долине По и Тоскане. Этот отпечаток оказался настолько глубоким, что Северная Италия до начала IX в. оставалась regnum Langobardorum (королевством лангобардов)[200], а один из ее районов и сегодня называется Ломбардией. Плотность заселения лангобардов в долине По повторяет, а по интенсивности, может быть, даже превосходит заселение франков в Северной Галлии. Однако это было лишь локальное явление: если не считать краткосрочных вылазок в Баварию, лангобарды таки не смогли вырваться за границы своего королевства. Перед лицом франков они оставались в положении опоздавшего, часто унижаемого и постоянно пребывающего в опасности соперника.