Германские черты лангобардского королевства поднимают сложные проблемы. Лангобардский язык, засвидетельствованный только юридическими формулами и личными именами, должно быть, оставался в ходу до VIII в., и некоторое представление о нем сохранялось на протяжении каролингской эпохи. Однако в Италии было много других германцев: формуляр IX в. упоминает готов, аламаннов, баваров, бургундов. Ни один из этих языков не имел письменности, и правящий класс, при всей своей национальной гордости, быстро приобрел поверхностное знакомство с латинской культурой. Ее очагом была Павия; именно там в VIII в. знать и короли заказывали себе стихотворные эпитафии, равных которым не породила ни одна другая страна Запада[201]. Определенная литературная активность возобновилась в среде миланского духовенства в конце VII в.; в VIII в. можно говорить о возрождении. Германские черты аристократии тем не менее усиливались за счет баварских и аламаннских вливаний даже после окончательного обращения в ортодоксальное христианство (671 г.).

Знаменитый текст Павла Диакона подтверждает избиение римских аристократов и распределение уцелевших между лангобардами в качестве зависимых hospites (госпитов). Топонимия показывает, что в большей части Северной и Центральной Италии лангобарды селились семейными группами или военными подразделениями под названием fara (Fara Vicentina, Fara Novarese, Fara in Sabina). Ученые предполагают существование в стратегических пунктах колоний arimanni (ариманнов) (свободных от военной службы): Фриули, выходы альпийских ущелий. Археологические находки образуют непрерывные пояса у подножия Альп от Триеста до Пьемонта, вдоль дороги via Emilia и в Умбрии, но, очевидно, нельзя сказать, не были ли лангобардские формы усвоены римлянами. Вклад в искусство исчерпывается золотыми изделиями в перегородчатой технике с зооморфным узором; с ним активно соперничает восточное влияние (сирийское и коптское).

Чтобы беспристрастно оценить отношение лангобардов к римскому миру, следует помнить об их политическом и военном положении, в почти постоянной опасности со стороны Равенны и из-за Альп: их римским подданным всегда было рукой подать до измены. Наконец, арианская проблема в Италии была сопряжена если не с большей остротой, то, по крайней мере, с большей продолжительностью, чем где-либо. Лангобарды могли удержаться, только выказывая большую жестокость, чем прочие германские завоеватели. Но не будем забывать, что они закрыли путь в Италию еще более грозным народам. Они оборонили limes р. Исонцо от авар и славян, тогда как иллирийские римляне, положившиеся на защиту Византии, пали.

Меровингскую Галлию едва ли можно окинуть одним взглядом, так как она не была порождением одного франкского народа. В середине VI в. Меровинги стали править бургундским королевством и распоряжались этим наследием чрезвычайно консервативно, ни в чем не лишая бургундскую «нацию» ее жизненной энергии. Бургундская аристократия сохранила за собой командные посты, и даже королевская династия продолжила свое существование (один из ее потомков упоминается в 613 г.). Обращение с наследием вестготов, полученным после битвы при Вуйе, оказалось ощутимо более грубым, так как вестготы воспринимались как внешние враги и оставались арианами. Правящий класс и большая часть побежденного народа ушли в Испанию; ни один гот не нашел себе места в среде меровингской аристократии[202]. Однако какое-то количество ариан, более или менее охваченных миссионерской деятельностью (об этом позаботились еще в 541 г.), осталось на аквитанском Юге. Указ Сигиберта III, изданный около 640–647 гг., указывает на присутствие группы готов в Руэрге, а сохранение готской антропонимики предполагает, что этот случай не был единичным. Прованс оставался своего рода римским государством, состоявшим в отношениях личного союза с меро-вингскими королевствами. Вплоть до середины VIII в. франки не играли там практически никакой роли. Алеманния, Тюрингия и Бавария в те периоды, когда они оказывались покоренными, пользовались еще более широкой автономией. Даже в Северной Галлии древняя tractus Armoricanus (армориканская область) не полностью подчинялась тому же политическому режиму, что и территория первоначального завоевания. Наконец, различные мелкие группы германцев — тайфалы в Пуату, саксы в Бессене, свевы в Куртре и т. д. — достаточно долгое время сохраняли свою индивидуальность.

Тем не менее для всей этой совокупности постепенно утверждается общее национальное название, почерпнутое у одних франков, — Francia (Франкия). Начиная с середины VI в. это наименование, употреблявшееся позднеантичными авторами для обозначения занятого франками региона Германии, используется для северной части Галлии, действительно находившейся в руках франков, а позже, под пером некоторых иноземных авторов (Григория Великого), для всего королевства Меровингов. Только в VIII в. оно становится общепринятым и прекращается привычное противопоставление, например, Francia (Франкия) uAquitania (Аквитания), однако для земель к северу от Луары появляются новые региональные обозначения — Австразия и Нейстрия[203].

К концу VII и началу VIII в. население Галлии сохраняло сознание того, что оно разделяется на две группы: Romani (римлян) и Barbari (варваров) (хотя это последнее слово, утратившее смысл «язычник», со времен Дагоберта впало в немилость). Во всех биографиях знаменитых людей заботливо указано, к какой именно из этих групп принадлежали предки их героя — даже если он был плодом смешанного брака — и при случае из какого «варварского» народа они происходили. Затем это представление утрачивается, или, точнее, дифференциация становится прерогативой практикующих знатоков права, которые, по крайней мере в Бургундии и на юге, продолжали задаваться этим вопросом вплоть до IX в. (в Северной Галлии следы professio legis (занятия правом) почти отсутствуют, тогда как в некогда готической Септимании они обнаруживаются до X в.). На смену «этнической» национальности в VII–VIII вв. приходит чувство национальности «региональной»: теперь люди ощущают себя скорее австразийцами, нейстрицами, бургундцами или аквитанцами, нежели франками или римлянами. Без сомнения, формирование этих взглядов не обошлось без германского влияния периода завоевания; их успех в такой же мере говорит об успехе объединения[204].