Все вместе эти элементы могли встретиться, дав жизнь некоему синтезу, только где-то к западу от Рейна, на древней территории Империи. Следуя за И. Вернером, мы обычно предполагаем, что это случилось на севере Галлии в эпоху, когда германские переселенцы и наемники на службе у Рима проживали среди масс, остававшихся римскими, но обнищавших и страдавших рецидивами кельтского самосознания. Некоторые кладбища IV в. в Намюруа, Артуа, Пикардии, Шампани, Верхней Нормандии и Орлеане, по-видимому, как раз и отражают искомый переход, так как уже демонстрируют упорядоченность кладбищ и погребальную утварь смешанного характера. После создания государства Меровингов этот тип кладбищ распространился по всему северу Галлии (кроме Арморики) и — без использования саркофагов — по франкским протекторатам за Рейном (Але-манния, Тюрингия), и даже по некоторым регионам, избежавшим контроля франков, вроде Вестфалии; кроме того, он переправился в южную Англию. Так, между Луарой и Эльбой родилась новая форма, независимая от лингвистических и политических границ. Завоевание повинно в этом только в той мере, в какой оно привело в соприкосновение сначала разнородные элементы, необходимые для этого синтеза, а затем различные регионы этого географического пространства.

Понятно, что следует отказаться от использования «упорядоченных кладбищ» в качестве признака германского населения. Можно ли опираться на какие-то указания второстепенного значения? Вероятно, нужно приписывать настоящим германцам (франкам, но также, может быть, и саксам) редкие захоронения с кремацией, встречающиеся на «упорядоченных кладбищах». Речь идет о противном христианству ритуале, очень быстро отвергнутом, который, должно быть, практиковался только новоприбывшими; однако эта ниточка очень скоро обрывается: 4 могилы в южной Голландии, 5 в Рейнской области, 3 в Бельгии и 4 во Франции! Захоронения с оружием не настолько убедительны, по крайней мере, после 500 г. (раньше этой даты их, пожалуй, не наберется и дюжины): ношение оружия является скорее признаком нестабильности и богатства, чем принадлежности к германцам; кроме того, это в немалой степени было вопросом моды. Из меровингской Галлии обычай ингумации с оружием, как и использование «упорядоченных кладбищ», распространяется по всей Германии.

Только что установленное в связи с могилами можно показать и в отношении украшений и керамики, но отведя при этом чуть большую роль местным традициям Галлии.

В III в. в галло-римском прикладном искусстве произошел возврат к кельтскому прошлому: «пламенеющий» декор некоторых бронзовых предметов, использование материалов ярких цветов, стилизация человеческих и животных изображений. В то же время в декоративном отношении некоторые элементы одеяния, вроде фибулы, закреплявшей плащ на плече, или поясной пряжки, по всей Империи претерпели значительную эволюцию, вовсе несоразмерно своему утилитарному значению[179]. Вновь проявилось все то, что ослабило греко-римский классицизм. Варвары принесли из евразийской степи дополнительные элементы (о которых мы вновь вспомним на стр. 251), однако эта тенденция наметилась еще до их вторжений[180].

К тому же в меровингскую эпоху признание получила новая керамика, сильно уступавшая продукции Западной Империи; она отличалась черной, серой или беловатой, достаточно грубой массой, круговой декор состоял из крестов или шевронов, расположенных в гнездах обтекаемой формы. Отчасти ее истоки, безусловно, обнаруживаются в традициях независимой Германии, но начиная с эпохи Ла Тена примитивные гончарные изделия Галлии никогда полностью не отказывались от этого кругового узора, пережившего явное возрождение в больших цехах Аргонна после IV в.

В ономастической области период после завоеваний характеризуется двумя фактами — почти полным обновлением антропонимики и менее глубокими, но все же впечатляющими изменениями в топонимии.

Антропонимическая система Западной Империи, основанная на tria nomina (трех именах) римского гражданина, умерла задолго до потрясения, вызванного завоеваниями. Если не считать нескольких аристократических родов, то в IV в. уже существовало только cognomina (имя), и каждый человек обычно носил их по два или три; почти все они были одной прозрачной этимологии и образовывались от латинской или греческой основы с помощью немногочисленных суффиксов, в основном — ius (например, Leontius (Леонтий), Ausonius (Авзоний), Gregorius (Григорий)). После очень короткой паузы — менее века — на смену этой системе приходит другая, в которой индивид носит лишь одно имя, обычно составленное, в подражание королевским именам, из двух соединенных германских основ, между которыми не всегда прослеживается достаточно ясная связь (например, Dagobertus (Дагоберт) «блеск + день»; Sigibertus (Сигиберт) «блеск + победа»; Theudericus (Теодерих) «король + народ»; Hariulfus (Гариульф) «волк + армия»; Arnulfus (Арнульф) «волк + орел» и т. д.). Фамильных имен не существует, но родовые связи часто выражаются путем передачи от родителей к детям одного из элементов их имени (например, Chlodovechus (Хлодвиг) и его сын Chlodomeris (Хлодомер)). Эти имена, обыкновенно длинные (по крайней мере, из четырех слогов), в обиходе часто заменяются краткими, ласкательными формами (например, Dado (Дадо) от Audoenus (Авдоин)). Эта система оставалась основой нашей антропонимики вплоть до введения фамилий (между XII и XIV вв.); она до сих пор служит объяснением большинства наших патронимов и некоторого количества имен. Не меньшим успехом она пользовалась в Северной Италии и Испании (но не в Африке).

Распространение новой антропонимики объясняется модой, престижем двора, может быть, своеобразной лояльностью по отношению к новому режиму. Впрочем, появившиеся в IV в. германские имена совершенно не воспринимались как неслыханное новшество. Их структура напоминала древние галльские имена[181]. И главное, давно прошли времена, когда германцы, вторгнувшись в Империю, отказывались от своей национальной ономастики (как батав Цивилис в I в.); попадались даже консулы, именовавшиеся Рихомер или Меробавд!

Обновление топонимики было менее масштабным. Оно не коснулось практически ни одного города (кроме Страсбурга) и пощадило большинство vici (сельских поселений). Однако оно поглотило изрядную долю названий сельских поместий, а главное, проторило новые пути для будущих образований. Вероятно, половину названий коммун Северной Франции было бы невозможно объяснить без обращения к эре Меровингов. Значительное количество названий средневековых земель и административных округов, даже в романской зоне, имеет германское происхождение или принадлежит к германскому типу.

Пережитки латинских названий на территории, сделавшейся германской, как и появление смешанных наименований в областях, оставшихся романскими, могут просветить нас относительно истоков новой цивилизации. Несмотря на уничтожение правящего класса, на правом берегу Рейна сохранилось немало названий, характерных для античной домениальнои системы. Самые типичные, произведенные от имени владельца с помощью суффикса — асит, во множестве уцелели в долинах Мозеля, Рейна, Роэра и Эрфта (например, Juliacum, фр. Juliers, нем. Julich; Tiberiacum, нем. Zieverich; Matriniacum, нем. Metternich), но почти исчезли в нидерландских районах, безусловно, по причине заблаговременной эвакуации. Но есть нечто более важное, чем эти пережитки. Соприкоснувшись с этими названиями fundi и villae, германцы видоизменили свои собственные ономастические привычки. В античных источниках, относящихся к Германии, названия деревень, образованные от антропонима и эквивалента villa (~heim, — dorf, — hofu т. д.), полностью отсутствовали; начиная с VII в. они безраздельно царят как к востоку, так и к западу от Рейна. Предполагается, что с V–VI вв. франки вырабатывали этот ономастический тип в контакте с галло-римлянами, а затем передали его другим германцам[182]. К тому же один из этих суффиксов, ставший неотъемлемой частью немецкого топонимического лексикона, — weiler, происходит от латинского villare. Названия на — ing, — ingen, несмотря на свою чисто германскую структуру, также могут представлять собой кальки с имен на — асит, заменой которым они часто служили[183].