– Ты мне прямо скажи, Пётр Иванович, чего от меня хочешь? А то сижу тут второй час и мучаюсь в догадках, – невесело ухмыльнулся Цвигун.

– Вот я тебя прямо и спрашиваю: согласен ты влиться в ряды людей, озабоченных будущим Советского Союза? Если нет, тогда забудь об этом разговоре. Так как?

– Хм, задал ты мне задачку… И много вас, таких людей?

– Достаточно, Семён Кузьмич. Причём люди не из последнего десятка.

– И наверняка среди них кандидаты на замену Леониду Ильичу? Из числа тобой перечисленных?

– Этого я тебе не говорил, всё только твои догадки. Может, это мои личные измышления.

– Ну да, как же, личные… – Цвигун перевёл взгляд на окно, за которым сгущался вечерний сумрак, и лишь спустя пару минут снова посмотрел на Ивашутина. Вздохнув, спросил: – Время на размышление есть?

– Конечно, Семён Кузьмич, никто от тебя немедленного ответа не требует. Недели хватит?

– Думаю, да.

– Только думай хорошо, помни, что от твоего решения зависит во многом не только твоё будущее. Иначе я бы к тебе с такими разговорами не лез.

И вот теперь он наконец принял решение. Далось оно ему нелегко, пришлось пережить несколько бессонных ночей. Линчевал себя мысленно, вспоминая поговорку: «Для продажной псины – кол из гнилой осины», а заодно и брошенную в отчаянии фразу Цезаря: «И ты, Брут!» Получается, он предаёт Брежнева, человека, которому по существу обязан своей карьерой. Да и родственные связи… Но когда на первом месте стоит благополучие страны, РОДНОЙ страны, то здесь миндальничать не приходится. Тем более Леонид Ильич и сам должен понимать, что для его же пользы лучше будет отойти от дел и заняться своим здоровьем.

Генерал-полковник протянул руку к телефонной трубке, снял её, набрал прямой номер и, дождавшись фразы «Ивашутин на проводе», сказал лишь два слова:

– Я согласен.

– Старик, ты и в самом деле провидец или ясновидящий! Называй как хочешь – суть не меняется. Я до сих пор в шоке. Слушай, нам нужно срочно увидеться.

Звонок от Высоцкого раздался 28 марта, на следующий день после того, как на взлётной полосе испанского острова Тенерифе столкнулись два авиалайнера. Трагедия произошла в воскресенье вечером, и если о ней у нас расскажут, то только в понедельник, в программе «Время». Ну или по всесоюзному радио, которое я не слушал. Да и западные голоса тоже, хотя коротковолновый приёмник имелся. Володя же, регулярно слушавший эти самые «вражеские голоса», уже с утра был в курсе событий и сразу отзвонился мне.

Договорились встретиться вечером у меня на даче. Я же ждал понедельника ещё по одной причине: сегодня в Лос-Анджелесе должны были объявить победителей кинопремии «Оскар». Жаль, не удалось попасть в Голливуд, пришлось по просьбе Машерова сказаться больным. Сам понимал, что всё правильно говорит Пётр Миронович, печётся о моей же безопасности, но всё равно хотелось посмотреть мир.

Ну ничего, дай бог, не последний день живём, и Штаты поглядим, и Австралию, и Антарктиду… А имена оскароносцев придётся, наверное, узнавать всё же из «Голоса Америки» или по «Радио „Свобода”», сидя часами у приёмника в ожидании выпусков новостей. Ведь пока наша делегация вернётся в Москву, пока отзвонится Тарковский – если будет смысл отзваниваться, – пройдёт несколько дней. Я же от такого ожидания с ума сойду!

Высоцкий приехал без Влади, весь какой-то посеревший и осунувшийся. Чтобы как-то его взбодрить, предложил посидеть за чашкой чая с малиновым пирогом, который специально к приезду гостя испекла Валя.

– Выпить нет? – негромко спросил Высоцкий, когда Валя ушла наверх к сыну.

– Выпить есть, но в этом доме ты пить не будешь! – чётко заявил я, поражаясь собственной решимости. – Во-первых, ты за рулём, хотя и мог бы в принципе у меня переночевать… Но всё равно – завязывай с этим делом, или хочешь, чтобы сбылись худшие прогнозы?

– Чёрт, меня как-то потряхивает… Обычно в такие моменты стакан водки выручает… Ну или доза на крайний случай.

– Так, Володя, тем более никаких «доз». Ты же сам себе могилу роешь!

– А что ты предлагаешь? Я же ведь вернусь сейчас на Малую Грузинскую, один чёрт не выдержу. Каждый раз под капельницу ложиться?

– Можешь какое-то время пожить у нас, на свежем воздухе. Думаю, Валя будет не против. Затаишься на месяц-другой, отоспишься, отъешься… В театре отпустят?

– Да причину-то можно найти, хотя Любимов – калач тёртый, захочет – пронюхает, что к чему. Но как я без Маринки?

– Она в Москве сейчас?

– Послезавтра улетает в Париж.

– Ну вот, чем не вариант? Провожай её и прячься на моей даче. Сиди себе в тишине, спокойствии, сочиняй песни на новый альбом, телик смотри, радио слушай… Моя вот живёт тут безвылазно – и ничего, не жалуется. Да ей и скучать некогда, если честно, с малым на руках. В общем, думай, организму нужна передышка. Был бы я любителем гор, предложил бы на полгода куда-нибудь в Приэльбрусье махнуть. Но как-то не сложилось, поэтому предлагаю вот такой вариант.

– Горы… – мечтательно протянул бард, устремив взгляд куда-то мимо меня. – Там я чувствую себя по-настоящему свободным. Не то что среди этих серых многоэтажек.

Обратно в столицу Высоцкий уехал следующим утром, предупредив Влади, что останется ночевать у меня. Хотя он и не пил ничего крепче чая, однако его так и продолжало колотить, пока он наконец не уснул тревожным сном чуть ли не за полночь.

А с утра был вполне бодр и даже улыбался.

– Старик, спасибо тебе за поддержку. Ты не представляешь, как мне было хреново вчера. Одно дело, когда тебе говорят, что, может, ты умрешь через месяц, а может, через десять лет, и всегда надеешься на лучшее, и совсем другое, когда тебе точно предсказывают дату ухода. Но после нашего вчерашнего разговора я понял, что действительно можно самому взяться за ум. Послать к чертям таких друзей, которые тебе в стакан подливают и шприцы подсовывают. Вот взять и послать, пусть идут лесом! И спасибо за предложение, может, и правда поживу у тебя какое-то время. Кстати, не хотел говорить… Мне сегодня приснился Лёня Енгибаров. Грустно так на меня смотрит, а потом говорит: «Володька, живи столько, сколько тебе Богом отпущено, а встретиться мы всегда успеем». Вот именно так и сказал. Эти слова словно впечатались в мой мозг.

Распрощавшись с Высоцким, я подумал, что если он и впрямь надумает пожить у нас с Валей, то первым делом я пойду в магазинчик на станции и предупрежу, чтобы Владимиру Семёновичу не вздумали продавать спиртное. Потому как может сорваться, а так хоть какой-то тормоз будет.

А тем же вечером диктор программы «Время» Вера Шебеко без тени радости на лице – эмоции вообще были нехарактерны для советских дикторов – сообщила, что советский фильм «Марсианин», снятый по одноимённому роману Сергея Губернского, получил высшую награду в области киноиндустрии – премию «Оскар» как лучший зарубежный фильм. После чего перешла к другим международным новостям. Блин, могли бы хоть сюжет с церемонии сделать, интервью взять у того же Тарковского. Не сказать, что я был уверен в победе нашего фильма, и потому не прыгал с воплями до потолка. Если бы я находился лично на церемонии, то наверняка дал бы какую-то волю своим эмоциям. А так просто сообщил Вале о нашей общей победе. По такому случаю чуть позже, уложив сына, супруга извлекла из своих запасов бутылочку наливки, и мы пропустили с ней по стаканчику. Ну вот, приятно, чёрт возьми, когда твоё имя внесено в скрижали киноистории. Да, книга не моя, что уж тут скрывать, но я же не виноват, что меня забросило в это время с «ридером», откуда мне пришлось черпать материал для того, чтобы прокормить себя и жену, а заодно и для собственного продвижения наверх. Интересно, дадут хотя бы подержать в руках позолоченную статуэтку? Или спрячут её в архивах «Мосфильма»? Нужно будет озаботиться этим вопросом по возвращении Тарковского из Америки.