Аскольд в безотчётном порыве вновь попытался обнять Нюру, прижать к груди, приласкать, успокоить, высушить слёзки…

– Нюра, родная, ну что ты? Что с тобой стряслось, кроха? Кто обидел тебя?

– Отстань!!! Не смей ко мне прикасаться!!! – женщина вырвалась из объятий мужчины, будто он попытался её изнасиловать, и с разворота отвесила ему смачную оплеуху. – Никогда, слышишь, никогда не смей разговаривать со мной в таком тоне!!! Я тебе не девка какая-нибудь!!! Иди вон к своим шлюхам и обращайся с ними, как ты привык,… как тебе нравится!!! А со мной не смей!!!

Нурсина вопила как оскорблённая фурия и осыпала мужа хлёсткими, наотмашь ударами. Опешивший Аскольд сначала отбивался от неожиданного нападения, но вдруг оттолкнул разъярённую женщину на стоящий рядом диван.

Кровь фонтаном ударила ему в голову, безвременно томящийся в глубокой адской норе дьявол вырвался сей же час на свободу и бушевал теперь в теле, в сознании, в душе неистовой безумной яростью. Богатов готов был разорвать Нури на куски, как алчущий волк несмышлёного ягнёнка… и разорвал бы, настолько неудержимо бушевал в нём огонь иступлённого бешенства…

Но ударить женщину он всё же не смог… Светлое аскольдовское Я на этот раз оказалось сильнее…

Не в силах больше сдерживать напор не находящей выхода ярости он выстрелил ногу в распахнутую настежь дверь комнаты, а кулак правой руки – в круглую выпуклую луну за окном. Тарарахнула звень бьющегося вдребезги стекла… массивная дверь легко, словно картонный короб, подскочила вверх, сорвалась с петель и с грохотом рухнула на пол. По рукаву белой сорочки Аскольда поползла, быстро раздаваясь вширь, красная амёба свежей горячей крови.

Они ехали домой вдвоём. Ехали давно и молча. Молчание, ставшее когда-то своеобразным орудием нападения, приобрело со временем и статус защиты. Ныне же утвердилось в нём на всю их оставшуюся совместную жизнь.

Тогда всё обошлось, слава Богу. Друзьям удалось «обезвредить» бушующего Аскольда, развести противоборствующие стороны по разным комнатам, как-то разрядить обстановку, залечить и перевязать раны, в конце концов, уложить всех спать. Буря постепенно стихла и вроде бы насовсем,… но всё равно дежурили по очереди всю ночь. А уже утром пришли закономерные извинения, слёзы раскаяния, примирения… «Любовь долготерпит, милосердствует, … всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит», всё прощает. А тогда ещё любовь была. И именно она сглаживала противоречия, совмещала несовместимое, примиряла непримиримое. Да она вообще волшебна и чудесна – Любовь эта. Нет для неё ничего невозможного, ничего нереального, ничего непосильного, ничего… параллельного. Она способна объять всё, и всё подвластно ей. Главное, чтобы она была.

Была…

А как же теперь?

А теперь двое едут в машине с дачи, молчат, будто немые, вспоминают всё прожитое и пережитое, осмысливают, взвешивают, перетирают в беспристрастных жерновах совести, ставят сами себе вопросы, сами же ищут на них ответы. Для чего? Для будущего. А есть ли оно у них, то будущее? Будущее есть всегда и у всех до той поры, пока сегодня, сейчас не стало вдруг беспредельной, никогда не преходящей вечностью. Тогда ничего уже поправить, изменить будет нельзя, невозможно. А пока…

Уже на подъезде к дому Нури заговорила вдруг первой.

– Ну, что молчишь? Что ты решил? Как дальше-то?

Аскольд, как ни обдумывал всю дорогу ситуацию, как ни настраивался на неизбежный разговор, оказался вовсе неготовым к столь прямому вопросу. В горле застрял комок, слова вялые, тягучие, будто слизь, подползали лениво к препятствию, обволакивали его, но преодолеть ком не могли. Отчего тот набухал, раздавался вширь, пухнул как на дрожжах, ещё больше закупоривая выход из гортани.

– Не молчи, прошу тебя… Не будь ты страусом – натворил делов, так сумей и ответить. Что ты решил?

– Я не знаю…, – еле выдавил из себя Аскольд, – … не знаю, что тебе ответить.

– Как не знаешь?! Ты же любишь её?! – эмоционально спросила Нури, готовая, конечно, получить подтверждение,… но в глубине души надеясь-таки на опровержение.

– Люблю! – плотный, набухший комок одним этим словом вышибло из гортани словно легкий, невесомый шарик пинг-понга.

Нюра тяжко вздохнула и отвернулась к окну. Слёзы снова покатились из глаз, но на этот раз она не желала их, вовсе не хотела показывать свою слабость и вызвать у этого мужчины жалость. Одну лишь жалость… Поэтому женщина огромным усилием воли скрепила себя и продолжила, как ни в чём не бывало.

– А раз любишь, то иди к ней! Живите…, я не держу.

– Не могу… – ответил Аскольд обречённо, будто подводя черту под своим смертным приговором. – Это невозможно…

– Почему? – в голосе Нюры лёгкими нотками зазвучала вдруг надежда, но более было в нём неподдельного интереса и самого искреннего сочувствия мужчине. – Почему невозможно? Разве для Любви существует что-либо невозможное?!

– Она не здесь… далеко… – выдавил Богатов. – И к тому же, … она замужем…

Надежда усилилась, прибавилась основанием, но вместе с тем, как это часто бывает, снова всплыла вдруг ревность и обида.

– Вы встречались?

– Нет. Ни разу. Только переписывались в интернете.

– Что ж, она так далеко, что ты не можешь съездить к ней?

– Она живёт в западной Европе. А у меня даже загранпаспорта нет… Сложно всё…

– Так с чего ты решил, что это любовь?! Ведь вы же даже не встречались ни разу… Может, просто увлёкся, расчувствовался, заигрался??? Сколько у тебя таких вот любовей было, вспомни!

Автомобиль резко затормозил и остановился. Аскольд заглушил двигатель, вынул ключ из замка зажигания и медленно развернулся к Нюре.

– Я … люблю … её, – заключил он медленно, отделяя каждое слово в отдельный, самодостаточный роман неразрывной трилогии.

Мужчина смотрел ей глаза в глаза тем своим бездонным, неподкупным взглядом, в котором она прочитала безоговорочно раз и навсегда: ЛЮБИТ. Уж кто-кто, а Нюра знала этот взгляд и всегда верила ему безгранично. В Аскольде могли врать слова, поступки часто приводили в недоумение, молчание сбивало с толку, но глаза не врали никогда, они попросту не умели лгать.

Машина стояла на парковке перед подъездом их дома. Вокруг кипела бурная жизнь выходного дня, может статься, последнего погожего дня в этом году. Люди гуляли, наслаждались ласковым солнышком, тащились, нагруженные поклажей, на прощальные в этом сезоне пикники в лес. Только в салоне богатовского автомобиля жизнь, похоже, остановилась, замерла в неведении – куда, в какую сторону ей предстоит продолжить своё течение. Двое в машине, мужчина и женщина, всё ещё муж и жена молчали обречённо, не решаясь поставить точку. А точка напрашивалась сама собой, ставить её было необходимо, и ставить сейчас же, немедленно.

– А всё-таки ты страус, Аскольд, – Нури говорила тихо, спокойно, отрешённо, будто ничего в этой жизни уже не имело для неё значения. – Если не можешь решиться ты, решу я. Уходи… Если любишь, так иди и добивайся своей любви… А меня оставь в покое, как я оставляю тебя с твоей любовью. Только не забывай, пожалуйста, что я безработная и не имею никаких средств к существованию. Я, естественно, завтра же начну искать работу, а пока ты должен будешь меня содержать. Много мне не надо, я не собираюсь паразитировать на твоей любви – мне необходима лишь оплата квартиры и обеспечение сносного питания. Ты знаешь, ем я мало. Надеюсь, за восемнадцать лет совместной жизни и всем тем, что нам довелось пережить вместе, я заслужила, чтобы ты не вышвырнул меня на улицу как котёнка?