— Хорошо, что ты сама затронула эту тему, Наиля, — поджимаю губы, но не подхожу слишком близко, не хочу ее касаний, а она не удержится, вцепится клещом.

И она четко считывает мой взгляд. Увидев суровое выражение моего лица, отступает и приседает на кровать.

— Как Ясмина? Так ужасно, что нас кто-то толкнул, мы ведь могли умереть, затоптанные копытами лошадей, такая трагичная смерть, — театрально положила на лоб тыльную сторону ладони, запрокинула голову.

Стискиваю кулаки, только представив, что могло произойти из-за этой змеи.

— Я в курсе, что это ты толкнула Ясмину. Не разыгрывай комедию, Наиля, — цежу сквозь зубы, наблюдая за ее актерской игрой.

— Не понимаю, о чем ты, — невинный голосок мог обмануть кого угодно, но только не меня.

— Камеры видеонаблюдения в общественном месте не просто так устанавливают, Айдарова, — улыбаюсь, но блефую.

Они оказались нерабочими, бутафорией. Но ее лицо бледнеет, вот только и она слишком многое поставила на кон, чтобы вот так просто сдаться.

— Они врут, я… Я… — растерянно оглядывается, придумать ничего не может так быстро.

А затем замирает в ступоре, видимо, расслышав, как я ее назвал. Добрачной, немужней фамилией. В глазах поселяется страх. Верно, ты правильно всё поняла, Наиля. Больше никогда никто не назовет тебя Юсуповой.

— Я, видимо, слишком много тебе позволял все эти годы, раз ты решила, что можешь безнаказанно обижать Ясмину, — качаю головой, холодно глядя на первую жену.

Ту, что испоганила мне всю жизнь. Впрочем, это только твоя вина, Тагир, неси ответственность за свои решения.

— Почему она значит для тебя больше? Я с тобой восемь лет, Тагир, а она пришла на всё готовое и желает избавиться от меня! Разве она поддерживала тебя, желала успехов? Она привечала твоих бизнес-партнеров, желала родить тебе наследника? Она тебя не любит! — даже слезы у Наили ненастоящие, наигранные, за все эти восемь лет наловчилась получше всяких актрис драматического кино.

— Я не буду тебя бить, хотя стоило бы, — говорю то, что ее мало трогает. Кажется, готова принять с моей руки даже яд. Бьет значит любит? Так она считает? — Как только тебя выпишут, психиатрическая клиника готова принять нового постояльца. У тебя провалы в памяти. Ты противоречишь сама себе. Это ненормально. Ты хоть слышишь себя? Женщина, которая хочет родить, не принимает противозачаточные, пусть тобой занимаются отныне специализированные врачи.

— Если я пройду лечение, ты же меня простишь? — делает просящие глаза, смотрит с надеждой. — И всё будет как прежде?

Чувство, словно я нахожусь в вакууме и не могу достучаться до ее разума, пугает. Передо мной сейчас далеко не здоровый человек. Больной. Душевно и морально.

— Ты покушалась на жизнь моей Ясмины, Наиля. Дважды! Думала, я не узнаю, что ты хотела убить Ясмину и моего ребенка?! Надеялась, спущу это с рук? — рычу, мечтая ее придушить, но держусь ради будущего с луной моего сердца. — Лучше не зли меня. Место тебе в тюрьме, но я вижу, что ты нездорова, считай это моими отступными. Вылечишься, тебя отправят на родину доживать свой век. Но никогда больше не приближайся к моей семье.

— А кто твоя семья, Тагир? Ясмина? — нижняя губа дрожит, она продолжает отыгрывать роль сирой и убогой, всеми обиженной маленькой девочки. — Да она…

Не знаю, что Наиля хочет сказать. Раскрываю всё это время стиснутый кулак и показываю ей.

— Не узнаешь? — холодно спрашиваю, тщательно отслеживая каждую эмоцию на ее восковом лице.

Она затыкается, испуганно сглатывает, берет себя быстро в руки.

— Это… Кулон. Это мое, Тагир, отдай! — даже голос повышает, жадно смотря на лунное украшение, которое так дорого моему сердцу.

Больше, чем всё богатство мира. Больше, чем она может себе представить.

— Ты осквернила в моей жизни всё, чем я дорожил, — стискиваю челюсти, чувствуя, как напряжены скулы. — Отравила воду, которую я пью каждый день, обдала смрадом воспоминания, которыми я жил. Я думал, ты мое наказание от Аллаха за собственные грехи, а ты оказалась обычной воровкой.

— Нет! — крикнула, по щекам ее потекли слезы. — Это она! Это Ясмина воровка! Она украла у меня всё! Тебя! Твою любовь! Даже кулон… Это должен был быть мой кулон! Ты должен был подарить его мне! Ты мой, Тагир, мой!

Глаза у нее стали выпученными, рот искривлен, Наиля стала хныкать, прижимая руки к груди, кидая взгляды то на меня, то на украшение.

— Ты больна, — поджал губы и засунул подвеску в карман.

Ясмина больше не сможет надеть мой подарок. Он безнадежно испорчен гнилым дыханием этой женщины. Но и выкинуть то, что символизировало мою любовь, выше моих сил. Что ж. Настало время вырваться из оков чужого плена…

— Талак! — произношу роковое слово, значение которых Наиле ясно как день. Не жалею ее, добавляя: — Ты не получишь ничего, что было предусмотрено брачным контрактом. До этого момента я еще думал оставить ли тебе что-то, но теперь не сомневаюсь. Такие, как ты, должны гнить в яме, вырытой собственными руками. Как это сделала ты.

— Ты не посмеешь! Я свяжусь с твоими родителями, Тагир! — верещит Наиля, ударяя кулаком по груди несколько раз и проливая слезы.

— Надеешься, что встанут на твою сторону? — презрительно дергаю губой. — Не обольщайся, они примут мою волю, хотят того или нет.

Может, зря я не сказал им с самого начала, какое гнилое у нее нутро, и чем она держала меня возле себя столько лет.

— Это ты ошибаешься, Тагир, — прищуривается, словно знает что-то, о чем пока не в курсе я сам. — Твоя мать всегда будет на моей стороне. Всегда…

— Талак, — добавляю суровее, еще сильнее сгущая обстановку.

Ее зрачки начинают тревожно бегать из стороны в сторону, она приподнимается, часто дышит.

— Тогда я… — сужает глаза, и мы оба знаем, что собирается сказать: — Заявлю в полицию, кто убил Аслана.

— Хочешь засадить меня в тюрьму? — усмехаюсь, видя ее злое лицо.

Но на этот раз чувствую себя свободным, нет того страха, что был восемь лет назад.

— Не притворяйся, Тагир. Мы оба знаем, что не ты убил брата Ясмины.

Снова ее козырь, о котором я не смог сказать ни отцу, ни матери. Не стоит им волноваться из-за этой мрази.

— Заткнись! — рычу, дергаюсь и хватаю одной рукой за ворот ее рубашки. — Только пикни, никто тебе не поверит.

— Ой ли? — усмехается эта гюрза.

Выдыхаю, отпускаю, отталкивая ее спиной к стенке.

— Даю тебе шанс одуматься, — цежу сквозь стиснутые челюсти. — Психиатр выдал заключение по твоему состоянию. Никто не поверит бредням пациентки Кащенко.

Она от моих слов дергается, будто не верит, что я поступлю так с ней.

— Мне, может, и не поверит, а неоспоримому доказательству очень даже! — вскидывает голову, обжигая меня яростью взгляда, усмехается зло, победно.