Больше обыск дома ничего не дал, можно было уходить. Вот только уходить не хотелось. Дом ему нравился весь: от чердака до подвала. И хозяйка дома, которая, несмотря на обретенные имя и фамилию, по-прежнему оставалась незнакомкой, тоже нравилась. Это было на уровне инстинктов, а инстинктам Волков привык доверять. Однако доверие не помешало ему пробить писательницу Арину Рысенко по всем возможным базам, чтобы выяснить еще кое-что любопытное. Биография барышни оказалась чиста, как у новорожденного, и так же малоинформативна. Обычный человек, доживший до совершеннолетия, успевал изрядно «наследить» и на бумагах, и в Интернете, а вот Арина Рысенко не «наследила». И это говорило о том, что она либо в самом деле агент Моссада, либо живет по поддельным документам. Очень качественным документам, раз до сих пор ей удавалось не привлекать внимание соответствующих служб. Волков знал нескольких умельцев, но лишь один из них работал так филигранно, и лишь за ним одним имелся очень крупный должок. Серьезные разговоры лучше вести тет-а-тет, значит, снова нужно возвращаться в Москву, а барышне Арине, кем бы она ни была, придется немного подождать.

Волков уже решился, когда в сердце заворочалось тяжелое, душное чувство. Барышне Арине придется дожидаться его в компании насильника и бывшего уголовника. Не этого ли она так отчаянно боялась? Похоже, перед возвращением в Москву придется сделать крюк и навестить Терентьева Георгия Олеговича, для начала взглянуть на эту сволочь, а потом решить, какую кость ему сломать, чтобы отправить не на службу в дурдом с милым названием «Дубки», а прямиком на больничную койку. Обычно Волков не любил такие спонтанные решения, просчитывал все на несколько ходов вперед, но на сей раз чутье подсказывало – нечего считать, пора действовать!

Терентьев жил в двухэтажном деревянном доме, больше похожем на барак. Судя по ветхости и кособокости, барак построили еще во время развитого коммунизма, а то и на его заре. В квартиру Терентьева Волков рассчитывал попасть тихонечко, под покровом густой майской ночи, но не вышло. Из распахнутого настежь окна первого этажа лился электрический свет и бабий вой. По расчетам Волкова, квартира на первом этаже принадлежала Терентьеву. Стараясь не попадать в пятно света, он прокрался к окну, заглянул внутрь.

Это была кухня. Грязная, неухоженная, с отклеившимися и наполовину отвалившимися обоями, ржавой мойкой, изгвазданной плитой и обшарпанными шкафчиками. На кухне за столом сидели трое. Полная женщина в выцветшем халате с растрепанными, неряшливыми волосами размазывала по круглому лицу слезы и голосила как по покойнику. Вторая женщина, постройнее и поопрятнее, обнимала толстуху за вздрагивающие плечи, что-то тихо говорила. Хлипкий мужичонка с испитым лицом в растянутых трениках и грязной майке-алкоголичке смотрел большей частью не на рыдающую женщину, а на стоящую посреди стола початую бутылку водки. С вожделением смотрел. Помимо бутылки, на столе имелись четыре граненые рюмки, три пустые, а одна полная, накрытая хлебной горбушкой. Рюмка с горбушкой стояла перед прислоненной к стене фотографией хмурого мужика бандитской наружности. Волкову хватило одного взгляда, чтобы узнать в усопшем санитара Терентьева. Вот такие дела! Зря, выходит, торопился.

– Зинка, слышь, Зинка… – Мужичок в трениках шмыгнул носом и потянулся за бутылкой. – Давай, что ли, помянем Жорика. – Он примерился и разлил водку по рюмкам. – Светлейшей души был человек, – сказал, закатив глаза к потолку.

– Светлейшей души, говоришь? – Толстуха перестала голосить, икнула и недобро уставилась на мужичка. – Погань он был, твой Жорик! – Если в бараке до сих пор кому-то и удавалось спать, то после этого яростного рыка он точно проснулся.

Волков вжался в стену.

– Да что ты такое говоришь, Зиночка? – Вторая женщина попыталась вступиться то ли за поникшего благоверного, то ли за почившего Жорика. – Он же героем помер! Он же больных людей из огня спасал!

– Да пусть бы они все там передохли в этом огне! – рявкнула Зинка. – Что мне за дело до каких-то психов? Я теперь одна-одинешенька осталась, ясно вам?! Без кормильца, без мужского плеча… – Она тоненько взвыла и залпом опрокинула в себя рюмку. – Он же мне, гад такой, сережки золотые обещал, а еще на море свозить собирался. Я ж верила ему, окаянному. Все надеялась, что поженимся, что все у нас будет как у людей! – Невидящим взглядом она обвела кухню, и Волков отступил в темноту. – Дети будут… А теперь что? На тебе, Зина, кукиш с маслом! Выкуси! – Она скрутила фигу и сунула ее под нос мужичку.

Тот, не выдержав такой экспрессии, отпрянул, едва не свалился с табурета, но рюмку из руки не выпустил, даже капли не пролил.

– Думаете, я не знаю, что этот кобелина за моей спиной делал? – Зинка погрозила кукишем фотографии. – Думаете, я про Лидку-шалаву не знаю и про его темные делишки с врачихой? Да только верила, что все сладится. А он все по ушам мне ездил: «Не боись, Зинок, выгорит у меня одно дельце, выслужусь перед начальницей, озолотимся!» Озолотились… – сказала она на сей раз совершенно спокойным голосом и аккуратно поправила фотографию.

Мужичок, успевший осушить свою рюмку, сочувственно закивал, снова покосился на бутылку.

– Вот чего, спрашивается, он в огонь полез, каких таких больных спасать?! Да Жорик за просто так в твою сторону и не глянет, зачем же ему рисковать из-за каких-то психов? – Она вдруг врезала кулаком по столу с такой силой, что заплескалась водка в бутылке. – Убили его, вот что я вам скажу! Начальница евонная и убила. Или кому приказала, чтобы убили. – Зинка понизила голос, и Волкову пришлось напрячь слух, чтобы услышать остальное: – Жорик однажды напился и сказал, что в «Дубках» этих творятся темные делишки, эксперименты там всякие ставят, больных в могилы загоняют.

– Да как же?.. – испуганно ахнула Зинкина соседка.

– А вот так!

– Так ведь дело-то какое… грешное.

– Грешное, но хорошо оплачиваемое.

– А родственники-то как же? – подал голос мужичок. – Не бузят?

– Там родственники не нам с тобой чета. Там такие деньжищи! – Разговор о чужих деньгах Зинку воодушевил, аж глаза загорелись. – А у богатых свои причуды. Кто ж в здравом уме родного человека в дурдом сдаст? Вот ты, Семка, Аньку сдал бы на опыты?

– Да ни в жизнь! – Мужичок испуганно съежился под испытующим взглядом супруги, но по глазам было видно: если бы хорошо заплатили, сдал бы не задумываясь.

– Жорику хорошо платили. – Зинка разлила водку по рюмкам. – На днях телефон себе дорогой купил. Мне вот обещал сережки золотые, а купил себе телефон. – Она выпила водку, замолчала, а потом сказала деловитым тоном: – Надо проследить, чтобы телефон потом вернули, а то знаю я их… Чего, Семка, смотришь? Еще выпить хочешь? Так сейчас выпьем, есть у меня пузырь, для Жорика припасала, думала, он мне – сережки золотые, а я ему – интимный ужин при свечах. Вот он – наш интимный ужин при свечах.

Она снова завыла, обхватив себя руками, принялась раскачиваться на хлипком табурете. А Волков понял – все, больше он ничего не узнает, будет до утра слушать стенания по поводу так и не полученных золотых сережек и дорогого мобильника. Эти люди на тесной кухоньке казались ему инопланетянами, с совершенно нечеловеческими, неправильными мыслями и проблемами. От барака он уходил с чувством гадливости, а еще тревоги. В «Дубках» произошел пожар, надо думать, совсем недавно. В огне погиб санитар Терентьев, а что с пациентами? Выяснить этот вопрос следовало незамедлительно, и, усевшись за руль, Волков вытащил из кармана мобильный.