Хоть и полагалось Кацубе отдохнуть с дороги, сделать кое-какие мелкие дела – достать из мешка сохраненный помазок, положить его на полку, чтобы виден был издали, рядом пристроить бритву, на гвоздь повесить полотенце, хранившееся со сменой белья в тумбочке, Татарников не дал ему отдохнуть, вызвал к себе.

– Извини меня, Федорыч, но вести безрадостные… На той стороне реки наши «соотечественнички» опять зашевелились. Не могу понять, почему им не сидится спокойно, – Татарников ожесточенно потер пальцами щеку. – Хотят вернуть себе Россию? Не удастся. Даже пытаться не стоит – бесполезно. Тогда в чем же дело, что у них болтается между ногами и мешает жить нормально?

– Французский насморк, – Кацуба усмехнулся.

– Французский насморк ныне лечится легко. Как и обычный насморк. Дело не в нем. Кто-то платит за это очень хорошие деньги, – Татарников энергично взмахнул кулаком, – найти бы этих пустоглазых, – наложил один кулак на другой, сделал выразительное движение, которым обычно сворачивают курам головы набок. – А контрабандисты, эти совсем обнаглели…

– Я понял, – прервал, эмоциональную тираду командира Кацуба, вытянулся. – На охрану государственной границы выступить готов.

– Ай да Тимофей Федорович, ай да голубка моя разлюбезная! – Татарников не удержался, хотел даже обнять следопыта, но сдержал себя – ни к чему эти школярские нежности, заговорил уже другим тоном, деловым: – Посмотри, что к чему, со своим Цезарем – вы ребята опытные, сразу все поймете. А утром обо всем переговорим.

– Есть переговорить обо всем утром, – Кацуба вскинул руку к фуражке.

Хотя у него с начальником заставы были добрые, можно сказать, свойские отношения, когда вопрос касался службы, табачок они делили врозь. Одно дело – отношения на службе и совсем другое – вне службы.

В предзимье, в саму зиму и вообще в холодную пору в здешних краях темнеет рано: небо еще не успевает потерять вечерние, почти дневные краски, как в нем уже зажигаются звезды, много звезд – все яркие, крупные, перемигивающиеся друг с другом. Появление звезд на небе означает для всякого пограничника, что наступает ночное время. В ночное время каши положено выдавать в два раза больше, вот так. В том числе и Цезарю.

Когда погибла прежняя собака Кацубы, он подобрал на улице упрямого лобастого щенка с недоверчивыми, но очень смышлеными глазами. Шерсть у щенка имела странный цвет – сивый. Как у старой кобылы. Это потом щенок потемнел, обрел свой натуральный цвет, стал черным. Кацуба присел перед щенком, погладил его – тот не испугался, не шарахнулся в сторону, но на человека поглядел угрюмо.

Кацуба пальцами надавил щенку на углы губ, тот раскрыл рот. Нёбо у щенка было черным.

Черное нёбо – это много хороших признаков, это означает, что щенок будет упрям, находчив, зол, предан хозяину, смел… да много чего означает черный цвет собачьего нёба.

Погладив щенка ладонью по голове, Кацуба поинтересовался тихо:

– Как же тебя зовут, друг?

Щенок продолжал настороженно и хмуро смотреть на человека. Кацуба подумал, что если сейчас щенок поднимется и пойдет за ним – значит, судьба, значит, надо брать и попытаться вырастить из него хорошего служивого пса. Если не пойдет – это тоже судьба.

Посидев немного рядом, соображая, как же быть, Кацуба поднялся на ноги, тихо улыбнулся щенку и, не оглядываясь, двинулся вдоль покровских палисадников дальше.

За каждой загородкой здесь обязательно росла черемуха – пышная, высокая, ягоды у покровских черемух рождались крупные, сладкие, косточки в них были маленькие. Объедение, а не ягоды. Местные старушки делали из них очень вкусные котлетки – пускали ягоды вместе с косточками в мясорубку, а потом лепили лакомство. Кацуба несколько раз пробовал – оторваться не мог.

Он шел по улице неторопливо, ровно бы прогуливался, а самого подмывало оглянуться – идет щенок за ним или нет? В конце концов он не выдержал, оглянулся, и что-то теплое возникло в нем, подняло настроение – щенок шел за ним.

– Молодец! Молоток! – тихо, почти беззвучно шевельнул губами Кацуба. Он думал, что щенок не услышит его, а щенок услышал, шевельнул хвостом.

Началось наставление щенка на путь истинный, натаска, в результате получился Цезарь. Правда, поначалу у Кацубы возникло подозрение, что у щенка слабое зрение и вряд ли этот врожденный дефект удастся исправить, но подозрения, вначале подтвердившиеся было, – Кацуба даже загоревал по этому поводу, – потом отпали. Цезарь оказался обычным глазастым псом, который мог легко засечь летящую в ночи муху.

Цезарь соскучился по границе так же, как и его хозяин, – сильно соскучился, для пограничного пса, привыкшего ходить в наряды, граница – примерно то же самое, что для охотничьей собаки утренняя зорька: тот же азарт, то же нетерпение, тот же холодный расчет, – все то же, только дичь разная.

С собой Кацуба обычно брал карабин, на пояс вешал подсумок, до отказа, по самый клапан набитый патронами, в кобуру засовывал наган – считал наган самым надежным из короткоствольного оружия: никогда не отказывает, грязи не боится, убойный – обычные пули, выпущенные с двадцати метров, превращают в решето железо, в обращении прост, как школярская рогатка… Попрыгал на месте, проверяя, не гремит ли что. Кроме топота собственных сапог, ничего не услышал – только удары резиновых новых каблуков о дощатый пол и все.

Через несколько минут Кацуба исчез – словно бы растворился в беловатом полном плавающих невесомых снежинок воздухе, будто растаял. Словно бы его и не было.

Ночь была светлая, будто бы где-то наверху, над слоем снега, над облаками, горели холодные желтоватые огни, бросали на землю пятна света, похожие на движущиеся тени. Дальний Восток есть Дальний Восток, тут все живет по законам, отличимым от законов западных земель, даже небо. И вода тут другая, и воздух, и лес, и ночь, и земля, и птицы – все, словом, и все это рождает совсем иные приметы, чем на западе.

Под утро ночь взяла свое, сделалось темнее, звезды, начавшие проглядывать сквозь прорехи, когда кончился снег, угасли, в природе что-то изменилось, она стала скупее, жестче. Цезарь, шедший впереди Кацубы, неожиданно зарычал.

Кацуба осадил пса, присел, огляделся. Обзор с нижней точки всегда бывает хорошим – ни одно движение человека, даже если он находится далеко, не остается незамеченным.

Было тихо. Цезарь вновь зарычал – неужели кого-то чувствует? Кацуба вытащил из нагрудного кармана часы, прикрепленные к цепочке, беззвучно откинул крышку.

Время было такое, которое на заставе называли «Ни нашим, ни вашим» – мертвое время – через границу в этот час ни контрабандисты не ходили, ни белые бандиты, ни китайцы, промышлявшие на нашей стороне отловом древесных лягушек и охотой на тигров, ни обычные уголовники.

Каждый приходящий на нашу сторону китаец почему-то считает, что если ему повезет и он заарканит амбу – тигрицу-маму, то будет обеспечен юанями до конца своего существования в этом мире и будет каждый день есть не только рис, но и мясо. А мясо в