приходили и уходили, другие посетители направлялись в столовую для завтрака, уборщица тащила тяжелый пылесос. Когда Джек принял мои ключи и сделал отметку в регистрационной книге, то снова превратился в любезного хозяина гостиницы, но румянец на лице его выдавал. Тогда мне еще сильнее захотелось поцеловать его. Мужчины редко краснеют, но Джек был редким мужчиной. Когда он взял мой ключ, электрический ток между нами только усилился.

– Приезжайте снова, – сказал он и после небольшой паузы добавил: – Я серьезно, Алана. Когда вы будете готовы. Мне бы очень хотелось этого! Вы… вы кое-что значите для меня.

Я помнила ощущение его кожи на моей, дымный запах волос и то, как он морщился, когда подворачивал раненую ногу. Мне хотелось снова прижать его голову к груди, крепко обнять, и это была не только страсть – чувство обладания. «Хочу, чтобы этот мужчина принадлежал мне», – подумала я. Я хотела быть его женщиной. И это не было обдуманным решением. Это было фактом, от которого я не могла спрятаться.

Я чувствовала себя целостной, когда он меня обнимал. Я чувствовала, что меня понимают и принимают – так никогда не было с Уильямом. Джек был человеком, с которым я могла ссориться и расходиться во мнениях, но знала, что, когда слова закончатся, а расхождения будут высказаны, мы все равно сможем найти друг друга, прикоснуться и все понять. Я могла рассказать ему о маршах и демонстрациях, в которых принимала участие, и хотя он мог бы не одобрить мои поступки, но не стал бы глумиться или осуждать меня. В отличие от Уильяма. Однако оставались вещи, которые я должна была сделать, прежде чем обдумать предложение Джека и принять ссылку в его жизнь из собственной жизни. Прежде чем расстаться с прежней жизнью, надо узнать, что это была за жизнь. Кем были мои родители.

И Уильям. Что делать с Уильямом, которого я любила раньше, но больше не люблю?

* * *

Ранним вечером, вернувшись в квартиру на Перл-стрит, я поборола настоятельное желание позвонить маме и сказать ей, что я дома, со мной все в порядке. Вместо этого распаковала вещи в тишине и одиночестве, а потом опустилась на диван с бокалом вина.

Урна с прахом матери стояла на книжной полке.

– Я познакомилась с Сарой, – обратилась я к ней. – Она рассказала мне чрезвычайно странную историю. Думаю, ты ее знаешь.

Молчание.

Я допила вино в сгустившихся сумерках, превративших углы комнаты в таинственные тени. Потом включила свет и систематически обыскала каждую книгу и каждый захламленный ящик на предмет других посланий – бумажек или фотографий, которые могли бы раз и навсегда подтвердить рассказанное Сарой. Я обшарила обувные коробки в глубине шкафа, но единственный фотоальбом, который у нас был, был пустым и лежал в коробке с кухонным барахлом. Ближе к полуночи я опустила руки: так ничего и не нашла.

Какая-то часть моего существа до сих пор спорила с Сарой. Она могла ошибаться! Все это могло быть случайным совпадением. Как доказать неизвестное прошлое матери, факты ее жизни до твоего рождения?

Но сначала нужно было закончить статью для «Современного искусства». И встретиться с Дэвидом Ридом. И с Уильямом. Я все еще не была уверена, что означала та ночь с Джеком, за исключением одного: я не готова стать женой Уильяма и, возможно, никогда не буду. Это была мечта Анны-Мартины – не моя. Моей матери, которая хотела прежде всего обезопасить будущее дочери.

Я написала Саре и поблагодарила ее за потраченное время, за щедрые воспоминания о том лете и Пабло Пикассо. Этого требовала профессиональная вежливость, поэтому я отложила в сторону смешанное чувство гнева и озадаченности из-за предательства, в котором она призналась. Я не упоминала об Анне-Мартине, потому что эта рана была слишком свежей. Никакая дочь, даже если она приближается к среднему возрасту, не хочет узнать, что ее мать многое скрывала или была предана женщиной, которую считала единственной подругой в опасные времена.

Вместо слов о моей матери я послала ей три шарфа «от Марти» после тщательного выбора из коробки с моделями и образцами, которую моя мать хранила в квартире. Что-то памятное, хотя она никогда не забывала о прошлом.

Еще два дня я лихорадочно работала над статьей с семи утра до десяти вечера, фильтруя свои записи в поиске новой информации и совершая вылазки в музеи и библиотеки, чтобы посмотреть на работы Пикассо. И отказываясь думать об окончании рассказа Сары и этой фотографии.

Пабло – мой отец? Я не думала об этом. Это хранилось в запертом ящике для последующего вскрытия.

Поздним вечером, после окончания очередной порции ежедневной работы, я вернулась к поискам в квартире, раскрывая и встряхивая все книги на полках, шаря в карманах материнских кофточек и пальто, которые я еще не пожертвовала для Армии спасения, в застегнутых отделениях ее сумочек.

Но больше моя мать не оставила ничего – никаких бумаг, вырезок или фотографий, никаких дневников с ответами на невысказанные вопросы. Дети многое принимают как должное. Мама – это мама; женщина, которую другие называют Марти или миссис Олсен. А папа – это папа: тот человек, который подвесил набивного мишку над моей колыбелью; у него были седые усы и шершавое пальто с едким запахом, который я не могла определить еще много лет, пока не попала в кафе, где было накурено.

На дне морском лежал запертый сундук с вопросами, которые предстояло задать позже – когда я выполню домашнюю работу. И после встречи с Уильямом.

Когда зазвонил телефон, я работала над разделом о связи Пикассо с галереей Розенберга. После моего возвращения из Сниден-Лендинг никто не звонил, и я никому не звонила. Но еще до того, как поднять трубку, я поняла, кто это может быть.

– Итак, ты дома, – сказал Уильям.

* * *

Я сидела за столиком у окна, где по вечерам обычно сидела моя мать, работая с альбомом для эскизов. Мне пришлось протащить телефонный провод через всю комнату, но я хотела сидеть на материнском стуле, который служил якорем в этом новом и незнакомом мире.

– Как давно ты вернулась? – спросил Уильям одновременно рассерженным и обиженным тоном.

– Два дня назад, – ответила я.

Никаких вступительных сантиментов вроде «Я скучал по тебе», «Как ты там?» или «Как прошла твоя поездка?». Прямо к сути дела: в этом был весь Уильям.

– И ты не потрудилась позвонить?

– Я работала. И мне нужно было многое обдумать.

Долгая пауза.

– Надеюсь, это значит, что ты определилась с днем нашей свадьбы.