Ты помнишь тот вечер, когда мы лепили снеговиков на Бродвее? – спросила я, гоняя еду вилкой по тарелке.

– Я помню, что ты носила красную лыжную шапку и такие же варежки. Когда снег падал тебе на волосы, я думал, что на свете нет другой такой красивой девушки.

– Мы изменились, – сказала я.

– Разумеется. А ты думала, что этого не случится?

– Уильям, ты не можешь быть представителем «Современного искусства».

– Можно спросить почему? – Его резкий тон предвещал настоящую ссору.

– Потому что, надеюсь, этот журнал наймет меня в качестве постоянного автора. Я несколько недель подряд говорила тебе об этом. Разве ты не слушал?

В зале стало темнее. Девять вечера; мне не нужно было смотреть на часы, чтобы узнать время. В ресторане всегда приглушали и без того неяркое освещение ровно в девять. Вероятно, полагали, что к этому времени посетители могут быть более заинтересованы во флирте и уединении, а не в своих блюдах.

Уильям продолжал резать мясо, цеплять кусочки вилкой и отправлять в рот.

– Что же… – сказал он после недолгого раздумья. – Конечно, я слушал, вот только забыл название журнала. Но ты права: это будет выглядеть как конфликт интересов. Тебе придется прекратить сотрудничество с этим журналом и найти какое-то другое издание. Как насчет National Geographic? Они только что опубликовали статью о… как это называется? Сикстинская капелла?

– Я пишу о современном искусстве, а не о Ренессансе.

– Алана, мне нужен этот заказ! Я не могу от него отказаться.

«Встань, – сказала я себе. – Встань сейчас же и уйди отсюда». Но я осталась. Подумала, что кое-что должна тому студенту, который ловил снежинки языком, а не тому мужчине, в которого он превратился. Он дожидался моего согласия годами, о чем все чаще упоминал в последнее время. Он обнимал и утешал меня в день похорон моей матери; он встал и сказал замечательные вещи о ней в качестве надгробной речи. «Он не даст тебя в обиду», – говорила моя мать.

Но было ли этого достаточно? Наверное, для моей матери, которая боялась попасть в тюрьму и одна растила ребенка. А для меня?

Иногда абсолютная правда является единственным решением. Иногда вы должны прыгнуть и надеяться, что у подножия утеса есть нечто более мягкое, чем камни.

– Уильям, в Нью-Джерси я переспала с другим мужчиной.

Он застыл на стуле и недоверчиво уставился на меня.

Официант – ох этот бедный официант: я уже начала жалеть его! – как раз подошел к столу, чтобы убрать тарелки и подлить вина в наши бокалы. Слышал ли он? Включала ли подготовка официантов навык разбираться с такими проблемами, когда женщина признается в неверности жениху, а он выглядит так, будто готов разломать стол и побить посуду?

– Вы готовы к десерту? Или принести его попозже? – тихо спросил он, глядя на поднос, пристроенный на руке.

Уильям не снизошел до ответа, и официант отошел, проявив немалое самообладание.

В тот вечер разрушительницей была я, а не Уильям. Он усилием воли заставил себя сидеть спокойно, положив одну руку рядом с бокалом и комкая салфетку другой. Я смотрела на его знакомое красивое лицо, которое на моих глазах превращалось из юношеского в мужское, на дорогой костюм и руки с холеными длинными пальцами.

Мое обручальное кольцо с большим бриллиантом лучилось при свете свечей. Уильям смотрел, как я сняла его и положила на скатерть перед ним.

На один безумный момент я обрадовалась. Я была свободной и невесомой, и будущее обещало безграничные возможности, не нанесенные на карту.

Но я ошибалась. Запланированное будущее, которое Уильям предусмотрел для нас, оставалось на месте.

– Подумай как следует, – сказал он и подтолкнул кольцо ко мне. Затем достал свой бумажник и бросил на стол несколько банкнот. – Здесь хватит, чтобы ты доехала домой.

Он встал из-за стола, но оглянулся через плечо. Потом вернулся, наклонился и поцеловал меня в щеку – не просто напоказ, потому что другие посетители снова смотрели на нас. За его яростью по-прежнему скрывалась нежность.

– Я позвоню тебе. Сейчас я не могу говорить об этом. Дай мне несколько дней на размышление. Закончи свою статью, а потом мы разберемся. Мы суждены друг другу, Алана!

Это был мужчина, которого Марти выбрала мне в мужья. Это был мальчишка, ловивший снежинки и полюбивший девушку в красной лыжной шапочке.

Я отправилась домой пешком, вместо того чтобы вызвать такси, радуясь автомобильным гудкам на Пятой авеню, огням и толкотне. В отеле Бреннана было тихо, но я радовалась и этому.

Я шла и думала о том, что теперь знаю о Пикассо, с которым никогда не встречалась, больше, чем моя мать, молчавшая о своих секретах. Кем были ее родители? Почему она хранила газетную вырезку о Саре Мерфи и Пабло, но не сохранила собственное свидетельство о рождении или о браке? Она стерла свое прошлое…

Но не совсем. Была еще свадебная фотография. Она и мужчина, которого я знала как отца. Марти в длинном платье и туфлях без каблуков стояла перед церковью. Она казалась маленькой и немного ошеломленной, но счастливой рядом с мужчиной, который находился справа от нее. Я сто раз смотрела на эту фотографию, гадая о том, где находилась эта церковь, а вчера посмотрела на снимок новыми глазами. Не было ли намека на беременность под этим пышным платьем? Я наконец поняла, почему она носила туфли-лодочки, а не высокие каблуки. Возможно, держать равновесие уже было проблематично: центр тяжести сместился из-за ребенка. Из-за меня.

Была одна фотография – стало две. Свадебная фотокарточка и более ранний снимок девушки – размытый силуэт на веранде в Антибе. Испуганной девушки, которую избили в полиции и которая не могла вернуться домой, потому что была в розыске.

Я попыталась представить, каково было бы носить ребенка от Уильяма. Он хотел нескольких детей. Как и я. И он был прав в одном: я не могла долго ждать. Врач предупредил, что после тридцати роды могут быть опасными.

Она не могла быть готова. Только не в таком возрасте и не при таких обстоятельствах! Я всегда любила мать, даже когда мы ссорились, но теперь появилось новое чувство, которое наложилось на это детское обожание и восхищение. Сочувствие. Нежность. Мне хотелось обнять эту девушку, защитить ее, помочь ей и сказать, что все будет хорошо.

Был осенний вечер, я возвращалась домой, и мигающие огни Пятой авеню вторгались в мои мысли. Буквально несколько месяцев назад, когда мы с мамой проходили по этой улице, остановились перед витриной. Она шла медленно и часто останавливалась, чтобы перевести дыхание.