На витрине универмага были выставлены модные наряды весеннего сезона: теннисные юбки и длинные платья с короткими рукавами. И шарфы Марти.

– Мои, – с улыбкой сказала она. – Неплохая работа. Правда, Алана?

Я скучала по ней и хотела, чтобы мы снова могли беседовать до глубокой ночи, как иногда бывало: обсуждать Сартра, модернизм и все другие темы, которые она изучала и к которым хотела меня приобщить. «Теперь это все, что имеет значение», – бесконечно повторяла она.

Но она ошибалась. То, что случилось потом, тоже имеет значение. Нам стоило еще многое обсудить…

Когда я перешла через Фултон-стрит, в голове появилась другая мысль, отвлекшая от скорби по матери и от проблемы Уильяма. Сара не могла быть права. Или?.. Пикассо, любовник моей матери… Думал ли он о ней все эти десятилетия после ее исчезновения, пока Сара считала, что она жила и погибла в Гернике? Верил ли в это сам Пикассо?

И еще проблема с датой моего рождения. По словам Сары, у Анны в Испании был ухажер по имени Антонио. Если она уже была беременна, когда вышла замуж, Антонио мог зачать ребенка. Я снова начала считать на пальцах, но остановилась. Как и Уильям, сейчас я не могла думать об этом.

* * *

В понедельник я получила ответ от Сары: она поблагодарила меня за шарфы. «Мне было приятно беседовать с вами», – написала она. А ниже был адрес во французском городе Валлория – адрес Пикассо. Раньше она не предлагала его. Неужели шарфы изменили ее мнение? Я держала письмо в руке и гадала о намерениях Сары. Но понимала, что это может означать только одно: она хотела, чтобы я отправилась во Францию. Она поставила проблему и сделала подарок.

Но как? Вот в чем вопрос. Я была крайне ограничена в средствах и не вполне уверена, что хочу встретиться с Пабло Пикассо лицом к лицу. Еще нет, еще не сейчас. Встреча с художником была одним делом… но с этим, другим Пикассо? С тем, кто был любовником моей матери? Кто мог быть…

Я разобрала постель, сложила грязное белье в холщовый мешок для стирки и отнесла его в автоматическую прачечную на углу, чтобы провести вечер под рокот стиральных машин и перелистывание старых журналов.

Уильям не звонил. Он оставил меня в покое, и я была благодарна. Хотя его молчание было признаком того, что он ждет извинений. Дни были легкими, поскольку я занималась работой и только ею. Но вечера были полны вопросов и смятения, и чем дальше, тем больше я думала о Джеке Бреннане, а не об Уильяме.

Мы с Джеком здорово танцевали! Занимались любовью так, что меня охватывала дрожь при одном воспоминании об этом. Но мы оба словно находились в поезде, который направлялся в совершенно неизвестное будущее. А Уильям знал каждую станцию, каждую остановку.

Я лихорадочно работала над статьей о Пикассо. Художник, о котором я писала, был совсем не тем человеком, с именем которого я начала свою работу. Этот новый Пикассо был мужчиной, сыгравшим большую роль в жизни моей матери. Возможно, в моей жизни его роль была еще более значительной, хотя я никогда с ним не встречалась. Его работа нуждалась в переосмыслении, в рассмотрении под разными углами, поскольку теперь я имела с ней новые связи.

Я часами смотрела на репродукцию «Влюбленных» на стене, выискивая новые намеки в опущенном женском лице и в жесте любовника, который тянулся к ней. Ничто из рассказанного Сарой о моей матери и ее беременности не могло быть включено в статью. Но я не могла оставаться совершенно бесстрастной, поэтому стала писать о Пикассо одновременно с нежностью и гневом. С такими смешанными чувствами я и закончила статью.

Солнечным днем, когда с каштана, закрывавшего яркое небо перед моим окном, упал последний лист, я лично доставила статью в офис Дэвида Рида.

Секретарша в приемной приняла рукопись. Это была пожилая женщина в строгом сером костюме и с тугим узлом волос на затылке. Когда-то она поделилась со мной откровением, что хотела развиваться в издательском деле и стала секретаршей в качестве временной меры, но… так и осталась ею на двадцать лет. Думаю, она хотела предупредить меня, но после того короткого разговора ограничивалась краткими и официальными фразами.

– У мистера Рида посетитель, – сказала она тогда. – Я обязательно отнесу ему это.

Она посмотрела на меня как-то странно, и когда я вышла на площадку у лифта, то увидела, что она взяла телефон и нажала на кнопку. Слухи распространяются быстрее звука, особенно в больших компаниях. Слышала ли она, что мой жених собирается стать юридическим представителем «Современного искусства»? Могла ли она, как и все остальные в издательстве, строить предположения о том, что я дергаю за ниточки ради получения работы?

Уильям был прав. Мы оба не могли быть связаны с журналом одновременно. Либо ему придется отказаться от этой работы, либо мне. Я надеялась на первое. Другое решение было очевидным: расторгнуть помолвку.

Мне даже не пришло в голову, что странный взгляд секретарши мог быть предвестием совершенно другой проблемы. В те дни, когда беседовала с Сарой, а потом работала над статьей в Нью-Йорке, я мысленно находилась на юге Франции в годы после Первой мировой войны – среди солнца, надежды, страстей и историй о живописи. Я почти не думала о Маккарти, потому что он не принадлежал к этому времени. На самом деле я забыла о нем.

Дэвид Рид позвонил рано утром на следующий день.

– Нам нужно поговорить, – сказал он. – Встретимся в баре Коула у Сент-Реджис. В четыре часа.

Он повесил трубку. Тон его голоса вернул меня к настоящему. Что-то пошло не так.

18

Алана

По радио звучали баллады Эдди Фишера. Я почти весь день держала приемник включенным, ожидая услышать новости о работе Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности и о публикации новых имен. Но в тот день ничего такого не произошло. Я надеялась, что люди устали от охоты на ведьм, но интуиция подсказывала иное.

Мой лучший наряд был подобием костюма от Диора: серая трапециевидная юбка и жакет с накладными плечами. Я зачесала волосы, чтобы они не падали на глаза. Результат имел зловещее сходство с неудачливой секретаршей мистера Рида. Мое отражение в зеркале хмурилось. Я добавила шарф от Марти с бежево-голубым принтом, повязав его свободным узлом на шее. Так лучше.

Ради бравады я взяла материнский автомобиль, который стоял в гараже после моего возвращения от Сары.