Стивенсон растягивает рот в мерзкой улыбке, пару раз шлепает по деревянной переборке и, не говоря больше ни слова, уходит.

— Ты что улыбаешься, а? — спрашивает меня Грин. — Видел яблочный мусс?

Я киваю:

— Один ящик уцелел.

— Так. На ужин сегодня яблочный мусс. Вот говнюк, а? Стоит тут и поливает босса. Я подложу ему крыс сегодня ночью! — Грин вытирает руки полотенцем в пятнах от соуса и тюленьей крови, которое висит у него поясе. — Ничего собой не представляют, а несут всякий вздор. Это они все могут. Винсент и его дед. Да, о нем он все время болтает в море. А вот плавал ли он с Россом, я не знаю. Спроси его сам.

Что на самом деле сказал Торальф Сёрлле в Стромнессе, мы узнаем через несколько дней от самого Шеклтона. Это было в один из тех редких дней, когда судно не сдавливали льды, и мы собрались на передней палубе. Воздух казался мне почти теплым — температура поднялась до минус десяти градусов, так что многие даже не надели капюшоны. Сэр был в фетровой шляпе и белом пуловере. Он пребывал в прекрасном настроении и прежде всего сообщил нам, что это он сам лично поручил Уайлду, Крину и Гринстриту рассказать всей команде о мнении капитана Сёрлле относительно пригодности нашей баркентины к плаванию в высоких широтах.

Присутствующие угрюмо смотрят на него. Их глаза сверкают не от того, что в них отражается дневной свет, а от досады и недовольства. Наши лица черны от сажи, которая образуется при использовании животного жира в качестве топлива для ламп, некоторые — в волдырях от обморожений. Пока мы все это слушаем, мы теребим свои всклокоченные запутанные бороды.

Шеклтон говорит тихо и размеренно. Он повышает голос, лишь когда начинает греметь лед. Нет никого, кто знает эту шхуну лучше Сёрлле, поэтому он отправился к нему, когда мы были на Южной Георгии.

— Капитан Сёрлле был в Зандефьорде, когда строился «Поларис», который потом переименовали в «Эндьюранс». Изначально его предполагалось использовать в Северном море, во льдах у Шпицбергена. Вопрос заключался в том, насколько ледовые условия в Северном море сравнимы с условиями моря Уэдделла. Или, если сказать коротко, мы пришли к выводу, что «Эндьюранс» сможет плавать в любых льдах при условии, что сохранит способность маневрировать. Однако капитан Сёрлле считал… нет, это не верно. По правде, он предрек мне, что льды зажмут и раздавят «Эндьюранс».

— Откуда он это знал? — спрашивает плотник.

— Ну, Сёрлле считал так, потому что «Эндьюранс» не имеет закругленного корпуса, такого, как у «Фрама» Амундсена, который может подниматься вверх и вниз между льдинами. Капитан сказал буквально следующее, — Том, ты там был, поправь меня, если я ошибаюсь, — он сказал, что лед зажмет нас и раздавит, потому что…

Все взгляды устремились на Крина. Он вынимает изо рта трубку, устало оглядывает всю компанию и договаривает:

— Потому что лед никогда не возращает то, что захватывает.

— Я ему не возражал. Я думал только, что мы вообще не наткнемся на паковые льды, а если все же наткнемся, то сможем их обойти на пути к заливу Вакселя. Я всегда исходил из того, что мы переживем среднее антарктическое лето, я никогда не принимал во внимание, что дольше месяца может держаться температура на двадцать градусов ниже обычного. Джентльмены, — говорит Шеклтон, поднимая обе руки вверх и направляя большие пальцы на себя, — моя ошибка заключается в этом. Я должен честно признать, что Сёрлле допускал такую возможность.

— Никто не мог предугадать такое, — громко говорит Уайлд. Он стоит в стороне, прислонившись к фальшборту, и не скрывает: не нравится то, что Шеклтон оправдываться.

Шеклтон кивает:

— Это верно, Фрэнки. Только речь идет не о том, чтобы считать, кто за и кто против и кто в чем виноват. С самого начала все было против нашей экспедиции. Деньги, война, задержка в Буэнос-Айресе, месяц в Гритвикене и затем льды, которые оказались там, где их быть не должно. Это чертовщина какая-то! Но я сказал себе: все равно сделай это! Я хочу сказать вам, даже если большинство будет удивлено: у меня никогда не было ощущения, что мы потерпим неудачу. И сейчас у меня нет этого ощущения. Потому что мы использовали все средства. И мы все еще в пути. Мистер Мак-Ильрой, вы находите это забавным?

— Нет, сэр. Да, потому что это верно, сэр. Экспедиция идет не совсем так, как планировалось.

Слышен одобрительный рокот, и во взглядах тех, кто ищет виноватого, сверкает огонек гнева.

— Совершенно верно. Прежде всего, мы шестеро на санях были бы уже давно мертвы. С такими-то собаками? Еще одна ошибка, еще один пример ужасного планирования, за которое я один несу ответственность. Ну ладно. Этим будут заниматься другие. Лично меня очень волнует следующее: нашу экспедицию преследует нечто очень странное. Потому что она вообще могла бы не состояться, потому что все, что могло не получиться, — не получилось, потому что все сомнения в конечном итоге оправдывались, и мне кажется, что мы уплыли не в Южный полярный океан, а просто исчезли из этого мира. Как будто нас перенесло в мир абсолютной нереальности. Иногда я смотрю на кого-нибудь из нас и думаю: человек не существует, всего лишь сон то, что он бессознательно часами пробивает полынью, чтобы она снова замерзла. Сможем ли мы сохранить судно, я не знаю. Я в это не верю, но я убежден, что каждый из нас сделает все возможное для этого. Я хочу, чтобы мы, независимо от успеха или провала, были едины в одном: мы хотим вернуться домой. Мы хотим вернуться в нашу жизнь. Мы хотим, чтобы все эти несчастья кончились. Скажите мне, друзья, какого вы мнения по этому поводу. Любое предложение приветствуется.

Через три дня после выступления Шеклтона на передней палубе тяжелые массы льда, с грохотом катившегося вдоль кормы, отрывают части ахтерштевня от крепления. Через правый борт внутрь корабля устремляются потоки воды и обломки льда и затопляют машинное отделение и большую часть кладовых. Всем имевшимся в наличии людям приказано спуститься в трюм и встать к насосам, но это не приносит ничего: трубы и впускные отверстия замерзли. Попытка Уорсли вместе. с Хадсоном и Гринстритом пробиться вниз в трюм заканчивается неудачей из-за огромной кучи угля, обойти которую невозможно. Она образовалась, потому что уголь выбросило из бункеров, и он весь перевалился через хранившийся в том же трюме жир шестидесяти тюленей. Макниш, Винсент и другие строят в трех метрах перед ахтерштевнем перемычку, чтобы не дать воде прорваться дальше. Хёрли собирает группу, которая выпиливает перед носом полынью, чтобы уменьшить давление на корпус. Остальные качают воду. Пятнадцать минут качаем, пятнадцать минут пауза, и так двенадцать часов подряд. Делаем лишь двухчасовой перерыв, во время которого Грин кормит нас овсянкой с чаем. Пока мы качаем воду дальше, Шеклтон приказывает подготовить собак, сани и две из трех шлюпок на тот случай, если нам придется спешно покидать корабль.

Но до этого проходит еще десять часов. Мы откачали воду. Когда льдом оторвало от кормы руль, Макниш говорит:

— Ерунда. Я сделаю новый.

Лед обходит перемычку, выдавливает ее и гонит обломки по центральным коридорам. Макниш строит новую перемычку. Мы продолжаем откачивать воду. Гигантские торосы громоздятся по левому борту. Когда они накатываются на трясущий корпус и упираются в выпуклость фальшборта, «Эндьюранс» издает животный крик, дерево стонет, наконец палуба не выдерживает, и ее балки ломаются. Когда корма все выше и выше поднимается над льдом и замирает в семи метрах над ним и замерзающая ледяная каша ползет по борту вверх и начинает перекатываться через палубу, мы слышим, как Винсент и Макниш все еще сколачивают вторую перемычку. Макниш кричит: