гараже от предыдущего владельца осталась памятка о том, как вести себя при встрече с тигром. От знания, что эти звери обитают где-то рядом, твоя собственная жизнь кажется более настоящей.

Если бы русские поселились в Приморье не в XIX веке, а несколькими столетиями раньше, у нас были бы фамилии Тигрюк или Барсов в добавление к привычным Медведевым и Зайцевым.

Слово «изюбрь», которым называют самого крупного нашего оленя, кажется мне подходящим для обозначения одного из месяцев золотой приморской осени.

На иркутский герб в силу исторического недоразумения и слабости коммуникаций между столицей и провинцией попал не виданный в природе зверь бабр – так в Сибири называли тигра. Вместе с геополитически дальновидным двуглавым орлом бабр, напоминающий гибрид бобра и кота Бегемота – с толстым хвостом, перепончатыми лапами и хулиганской мордой, – занял место в ряду мифических существ как русский ответ европейскому единорогу и азиатскому дракону.

Бабр с соболем в зубах на иркутском гербе – символ встречи Юга с Севером.

Не удивлюсь, если где-нибудь в Якутии до сих пор бродят мамонты, а на далёких тихоокеанских островах живут драконы; случайно ли они проникли в сказки стольких отдалённых друг от друга народов?

Уссурийские тигры должны быть благодарны Льву Капланову – директору Судзухинского (ныне Лазовский) заповедника. Именно он начинал защищать тигра (и так бывает: Лев спасает тигра) во времена, когда полосатого зверя считали абсолютным злом и нещадно отстреливали. Наперебой рассказывались истории о тиграх, таскающих собак, коров и даже людей; маршал Будённый рассказывал адмиралу Кузнецову байку из своей приморской драгунской юности: утром на месте, где стоял часовой, нашли только фуражку… Если бы Капланова не услышали в Москве, уже сейчас амурский тигр был бы вымершим зверем вроде стеллеровой коровы из отряда сирен, открытой Берингом (Гарин-Михайловский, описывая виденный им в музее Хабаровска скелет этого животного, говорил: «Люди их били. Но коровы не боялись, не убегали, а, напротив, шли к людям и поплатились за своё доверие. Даже и теперь в этом громадном, закруглённом, тяжёлом скелете чувствуется добродушие, не приспособленное к обитателям Земли»). После выступления Капланова весной 1941 года во Всероссийском обществе охраны природы было принято решение добиваться запрета отстрела тигра. В 1947-м советского тигра взяли под защиту (что небеса или таёжные духи отметили падением Сихотэ-Алинского метеорита), и сегодня он неплохо себя чувствует. А тридцатидвухлетнего Капланова в 1943-м убили в тайге браконьеры.

Дело даже не в том, что у нас сохранился тигр, а в том, что здесь вывелся тигр особый – крупнее, сильнее, морозоустойчивее тропических родичей; для него Дальний Восток тоже оказался полигоном, вызовом, испытанием.

У людей было принято поклоняться большим зверям, тем же тиграм, медведям. Но им – редким, красивым, сильным – сложнее всего. Именно они могут оказаться на грани или даже за гранью вымирания скорее, чем мелкие, слабые и, казалось бы, более уязвимые: насекомые, грызуны. Кто же тогда настоящий хозяин тайги?

Пишут романы о волках, лошадях, собаках… О рыбах романов не пишут. «Рыбы всегда жили в чужом нам мире, мы не встречались с ними, мы не слышали, как они там мычали или блеяли в разговорах друг с другом, мы не почёсывали маленьких рыб, как почёсывали за ухом телёнка. И потому в нас не могла возникнуть любовь к ним – холодным и скользким. И потому сегодня мы косим рыбьи косяки тралами, как косим тростник, то есть не испытываем при этом никаких жалостных эмоций», – писал философ моря Виктор Конецкий. Заслуженное доброе слово не досталось многим существам, не вышедшим, с человеческой точки зрения, ста́тью. Чего стоят пауки-крестовики, нити коконов которых, как говорится в книгах геодезиста Григория Федосеева, советские картографы середины ХХ века применяли в высокоточных теодолитах в качестве оптических перекрестий; пауки, выходит, помогли составить карту нашей страны.

В море удивительно всё: фосфорически искрящийся планктон, дайверы-нерпы, подводные кустарники; мидии, гребешки, устрицы, которыми я резал руки, кажется, чаще, чем собственное лицо безопасной бритвой.

В воде становишься совершенно одиноким, изолированным от остального человечества, как в космосе. Глядя на всё, что живёт и движется под водой, испытываешь восторг и ужас перед мирозданием.

Океан познан человеком меньше, чем космос.

Нам не нужны расширители сознания, уместные в какой-нибудь Голландии. У нас для расширения сознания – целая страна, где всё – настоящее. Иного не дано – и не надо.

Русская уха отличается от заграничного fish soup столь же серьёзно, как вольный птичий базар на морских скалах – от невольничьего птичьего рынка. Сочетание «дикая рыба», ставшее модным в ресторанах, звучит для нас странно: какая ещё – домашняя, что ли? Мы по-прежнему не понимаем западного феномена «спортивной рыбалки», когда пойманную рыбу следует отпустить. Несокрушим инстинкт охотника: добыть и съесть. Мы и сами – как «дикий русский лосось» по сравнению с норвежской сёмгой, теплично выращенной на рыбной ферме. Дикороссы, которых впору заносить в Красную книгу как особо ценный и редкий вид.

Всё это, говоря языком учёных, биоразнообразие, множество подводных и надводных форм жизни – для чего оно? Неужели это всего лишь текущий результат бессмысленной и беспощадной эволюции по Дарвину – или же есть какой-то сверхсмысл? Может быть, это запасные, или маневровые, или тупиковые пути общего движения жизни вперёд и вверх, к усложнению и переходу в новое качественное состояние?

В чём замысел о мире? Для чего живёт человек? «Для счастья» – мелко, пошло; тогда – для познания? восхождения?

Обывательский антропоцентризм несостоятелен, мир куда больше человека. Но именно человек продвинулся дальше других существ по восходящей спирали, пройдя долгий, почти невероятный путь от неживого к живому, а потом – к чувствующему, мыслящему, верящему, творящему… Эволюция не окончена, человеку предстоит ещё долго идти – туда, не знаю куда; или же придётся передать эстафету другой, более совершенной форме жизни, которой на Земле пока нет, но которая, возможно, появится после ядерной войны, эпидемии или экологической катастрофы.

Как удивительно, что ракушка, извлечённая из моря, – и «морепродукт», и способ познания мира, зеркало, в котором видишь себя – и всё сущее.

Золото Билибина, алмазы Попугаевой

Крёстными отцами большого колымского золота стали Билибин и Цареградский – молодые геологи, выпускники питерского Горного (какая интересная фамилия – Цареградский; старинное стремление к Византии обернулось дорогой к золотой Колыме).

О том, что на Колыме есть золото, знали ещё до революции, но мало кто верил в промышленные запасы этого металла, которые оправдали бы гигантские траты на освоение далёкого перемороженного региона. Среди тех, кто верил, был