А потом тишину словно кто-то вспорол ножом. Заплакали дети, заголосили женщины, снова заскулил купец. Никс не слушала и не слышала, Никс смотрела, как двое волокут Димитриса, как голова его безвольно болтается из стороны в сторону, а на палубе остается пурпурный в рассветных лучах след. Она бы тоже закричала, завизжала от страха и отчаяния. Если бы не услышала слабое биение сердца. Его сердца…

Их, истерзанных, израненных, но все еще живых, сбрасывали на палубе, как ненужный хлам. И участь их была предрешена…

Первым убили старика. Он скрашивал путь удивительными историями про богов и чудовищ. Никс думала, что он только и умеет, что рассказывать сказки, а он пытался воевать. Старику перерезали глотку, прямо под седой бородой. Он рухнул на палубу с улыбкой облегчения. Так ей показалось. Наверное, от ужаса. Вторым казнили капитана, застарелые шрамы которого безошибочно выдавали в нем опытного вояку. Капитан не стал уходить смиренно, успел сломать занесенную над ним руку. Его пронзили мечом, не стали рисковать.

Третьим поставили на ноги Димитриса… Поставили лишь затем, чтобы было сподручнее убивать, чтобы те, кто пока еще жив, увидели казнь в малейших деталях. У Димитриса больше не осталось сил сопротивляться, его сил хватило лишь на то, чтобы отыскать взглядом Никс, улыбнуться виновато…

Она закричала, когда один из пиратов занес меч. Он так и замер с поднятой рукой, не в силах пошевелиться. А Никс уже прорывалась к главарю, невысокому, худощавому, наголо бритому, с пронзительным взглядом черных глаз. Прорвалась, упала в ноги, обхватила руками грязные стопы, взмолилась.

Она была красива. Димитрис всегда говорил, что от красоты ее можно ослепнуть. Тот человек не ослеп, но прислушался, и по волосам погладил почти ласково, а потом рывком поставил Никс на ноги.

– Повтори, – сказал сиплым голосом.

И она потянулась губами к его уху, почти коснулась ими его разорванной мочки, зашептала торопливо и страстно.

Он слушал очень внимательно, сначала недоверчиво, а потом со все возрастающим интересом. Слушал и наматывал на кулак ее косу. Никс могла убить его прямо сейчас, просто заглянуть в его черные глаза, просто пообещать ему вечность. Если бы он был один. Если бы она была одна…

– Я покажу. – Она с отвращением коснулась рваной мочки сначала языком, а потом зубами, прикусила игриво. – Пойдем со мной, господин, ты увидишь все своими собственными глазами.

Он увидел… Сначала одну сумку, доверху набитую золотом и драгоценными камнями, потом вторую. Когда он потянулся к третьей, невзрачной холщовой, Никс не стала его останавливать…

Он умер почти мгновенно, застыл на карачках над раскрытой сумкой. И только черные глаза его на окаменевшем лице еще какое-то время оставались живыми, светились ужасом и удивлением. Никс не стала дожидаться, когда он сдохнет окончательно, пнула ногой его неподвижное тело, и оно с грохотом завалилось на бок.

С собой она вынесла только то, что достала из сумки, укрыла полой плаща от солнечных лучей. Кровь на палубе уже подсохла, и идти по ней можно было без страха. Никс так и шла, без страха и с улыбкой. Одной этой улыбки хватило, чтобы тот, что так и стоял над бесчувственным Димитрисом, выронил меч. А она могла думать только о том, как хорошо, что глаза Димитриса закрыты. Но она не могла рисковать. Кем угодно, только не им!

Сдернутый с плеч плащ накрыл Димитриса с головой. Вот так правильно и надежно. Вот так она будет спокойна.

К тем, кто в растерянности замер у борта, Никс оборачивалась неторопливо. Теперь не нужно спешить. Ни ей, ни уж тем более им. Она не желала никому зла. Так уж вышло, что ее заставили защищаться. Если уж люди так глупы, а море так вероломно…

Они умирали один за другим. Замирали с разверстыми в безмолвном крике ртами. Одни, самые безрассудные, хватались за оружие, но не успевали. Другие, самые умные, пытались отвернуться, но море, коварное море, которое снова почуяло ее ярость, уже выстроило вокруг корабля водяную стену, синюю зеркальную стену, от которой отражались и крики, и взгляды, и ненависть…

А Никс больше не видела ничего. Кажется, от этого ослепительного света она потеряла способность видеть. Среди еще живых и уже мертвых она бродила на ощупь, ориентируясь только на крики. И даже, когда на палубе воцарилась мертвенная тишина, она не сразу смогла остановиться.

Ее остановило море, плеснуло в лицо соленой водой, смыло пелену слез, вернуло способность видеть, узреть то, что она натворила в своей слепой ярости.

…Они были мертвы. Все до единого. И пираты, и пленники. Для ярости не было разницы между правыми и виноватыми, она смотрела на Никс застывшим взглядом, и во взгляде ее читался немой укор.

Предательница… Клятвопреступница… Убийца…

Онемевшее запястье с шипением обвила холодная, как гранит, змея, а каменные губы скривила скорбная усмешка.

– Чего ты добилась, дитя? Что ты натворила во имя своей любви?

Она почти забыла этот голос. Наверное, потому, что хотела забыть. Наверное, потому, что была глупой и слабой.

– Я виновата… – Слезы капали прямо на каменных змей, и те яростно шипели, норовили сомкнуть челюсти на ее руке. – Я виновата перед тобой. Прости…

– Сделай, что должно, и помни, на всю оставшуюся жизнь запомни, на что способна ярость ее дочерей. Ты хочешь себе такой доли, дитя?

Она не хотела. Сейчас, в это скорбное и страшное мгновение, больше всего на свете Никс хотела умереть. Порвать на синие лоскуты море, добраться до самого дна и там, на дне, в колыбели из золотых змей уснуть вечным сном.

Море услышало ее мысли. Море потянулось к Никс, приняло из ее рук страшный дар и тут же отпрянуло, с силой качнув опустевший корабль. Никс не устояла на ногах, рухнула рядом с укрытым плащом мужем. Так она и лежала целую вечность, не в силах потянуть за край плаща, не зная, что увидит по ту сторону этого полога.

Плащ сполз сам. Нет, не сам, его осторожно потянула смуглая рука, тонкая, почти детская. Или детская?

Она была еще совсем девочкой. Худенькой черноволосой, тонкокостной, смуглолицей. Ее платье было залито кровью. Не ее – Димитриса. И длинные ресницы слиплись от крови.

– Не надо… Прошу тебя… – На Никс она смотрела с ужасом и мольбой. От Никс эта несчастная, чудом выжившая девочка, не ждала ничего хорошего.

А Никс смотрела только на Димитриса. Смотрела, прислушивалась, пытаясь в биении волн услышать биение сердца.

Услышала и заголосила громко и отчаянно. Так же громко и так же отчаянно, как голосили все эти несчастные, которых она убила своей любовью. Никс плакала и выла, совершенно позабыв, что она не простая женщина, что в ее жилах течет кровь Медузы, и сама она способна не только убивать, но и воскрешать.