Эпилог

Это был невероятно тяжелый и невероятно насыщенный год! Ника училась жить самой обычной человеческой жизнью, а параллельно просто училась. Школа экстерном. Подготовка к поступлению в институт. Оказывается, за время болезни она отвыкла от очевидных и привычных вещей, она все еще больше полагалась на осязание и обоняние, чем на зрение. Теперь мир казался ей слишком ярким, словно в нем на максимум включили мощность. Наверное, если бы не Серебряный, ей оказалось бы нелегко, но Серебряный старался быть рядом.

Он был с Никой, когда она отправилась к бабушке. Отказался ради нее от долгожданного похода в горы. И сердечные капли рыдающей от счастья и потрясения бабушке отсчитывал именно он. И просевшую дверь чинил тоже он. И с котом Мурзиком тоже очень быстро нашел общий язык, хотя Мурзик был товарищем с характером и когтями.

А когда на пороге бабушкиного дома вдруг появилась Никина мама, встал между ними непрошибаемой стеной. Мама что-то кричала Нике через его плечо, называла ее неблагодарной тварью, пыталась прорваться, а он не пускал. А потом, когда мама уже охрипла от криков и проклятий, мягко взял ее за плечи и так же мягко вытолкал за дверь. Они оба знали, что мама не сдастся без боя, что будет появляться в новой Никиной жизни раз за разом, требовать внимания и денег, но когда-нибудь случится чудо, и Ника сама научится говорить «нет» этой чужой, в общем-то, женщине.

И, наверное, чтобы уравновесить творящийся в Никиной душе сумбур, Серебряный познакомил ее со своей мамой. Серебряному повезло: и с отцом, и с мамой! А Нике повезло с Серебряным. Вот такое чудо приключилось в ее до этого унылой и беспросветной жизни!

А еще он был с Никой, когда по приглашению Агаты и Артема Игнатьевича ранней осенью она снова вернулась на виллу «Медуза». Он был тем человеком, который учил ее называть их бабушкой и дедушкой, объяснял, что это нормально и даже правильно. И когда у Ники стало наконец получаться, оказалось, что это и в самом деле правильно, что бабушка с дедушкой рады ее робкому порыву.

И Рафик Давидович тоже был рад. Все-таки он приготовил для Ники свой легендарный десерт «Шу с клубникой», а потом с затаенной тревогой следил за тем, как она ест. Десерт оказался очень вкусным. Настолько вкусным, что Ника попросила добавки. И Серебряный попросил тоже, хотя ему полагался бисквитный рулет с гордым и непонятным названием «Бразо де Гитано», на вид тоже весьма аппетитный.

Наверное, Рафику Давидовичу тоже было нелегко. Артем Игнатьевич – то есть дед! – рассказывал, что он даже пытался сбежать в кругосветку от собственных демонов и из-за чувства вины. Кругосветку отменила Агата – то есть бабушка! – она вдруг впала в меланхолию и ипохондрию, всем своим видом давая понять, что без полноценного питания тяжелобольному человеку никак не выжить. И Рафик Давидович остался.

Про болезнь Ника спрашивать боялась. Артем Игнатьевич – то есть дед! – рассказал сам.

– Она держится, детка! У нее стойкая ремиссия. Врачи считают это чудом, и дают нам с Агатой еще как минимум несколько лет жизни. – Он так и сказал «нам с Агатой», словно бы и собственной жизни не мыслил без нее. Наверное, это было правильно.

А еще Серебряный был с ней, когда Ника надела на шею медальон с Ариадной и отправилась на остров Медузы. Он сидел на берегу, наблюдая за тем, как она, раскинув в стороны руки, парит в толще воды, в надежде если не увидеть, то хотя бы почувствовать реликтовых золотых змей. Кто бы знал, как ей не хватало этого болезненно-острого чувства единения с чем-то куда большим и значимым, чем она сама! Даже собственных змей Ника больше не чувствовала и не видела. Исчезли? Спрятались? Затаились до лучших времен? Или все-таки худших?

Она уже собиралась выходить на берег, как Ариадна бодрым и почти позабытым голосом сообщила:

– Ника, внимание! Объекты от пяти до пятнадцати метров длиной, движущиеся по синусоиде…

И в воде, кажется, в самом деле блеснул золотом чешуйчатый бок, а когда Ника выбралась на берег и уселась рядом с Серебряным, море выложило самоцветами у ее босых ног ослепительно яркую змейку, прощальный подарок от Никс…