Из вагона в вагон шел простенький робот-разносчик, предлагая скелетам газировку с подноса, что давным-давно испарилась из своих стаканов.

Поезд шел так по кругу вот уже сто первый год.

Наконец, Марку удалось расшифровать послание. Оно начиналось словами: «Вас приветствует цивилизация, самая высокоразвитая в постижимом для нас пространстве Вселенной».

Мы вернулись с «Возничего» со всей нашей техникой. Мы начали изучать. Открывали технологии, что на Земле появятся только столетия спустя. Пытались постичь те их открытия, которые, мы понимали, не будут сделаны на Земле никогда. Учились пользоваться результатами этих открытий.

Мы поняли, какие из путей нашей науки, от которых захватывало дух на Земле, окажутся тупиковыми или, в конечном счете (века спустя), ограниченными. Да, порой мы казались себе обезьянами на развалинах города, что пробуют на зуб всякие там кастрюльки и книжки, вот самая сообразительная открыла, что пишущей машинкой можно колоть орехи, а другая упоенно чертит губной помадой по автомобильному стеклу. Но общий пафос первооткрывателей ничто не могло заглушить. Мы возвращали погибшее, отмененное, переставшее быть к жизни. Пусть это совсем другая жизнь — их прогресс, их техника и искусство оказались теперь в совсем ином цивилизационном и смысловом контексте — но это жизнь. Конечно, бытие камня со священными письменами за стеклом лондонского музея отличается от того его бытия, когда какие-нибудь шумеры или аккадцы с трепетом считывали с его клинописи свои откровения… — но это бытие именно, а не ноль, пустота, забвение, прочерк. Мы отвоевываем у небытия, наделяем новыми именами. Понимаем, конечно, что не всегда способны отличить грандиозное достижение от какой-нибудь техногенной безделушки, великую поэму от прогноза погоды, центр управления полетов от каморки консьержки. Но мы не отчаиваемся, обращаем свои неудачи, в том числе, и самые нелепые и смешные, в момент своего опыта. И нераскрытое, неразгаданное нами все-таки уже стало нашим. Непостижимое провоцирует как интеллект, так и дух то на поиск, то на смирение — в любом случае, провоцирует их на глубину .

Мы археологи, что раскапывают собственное будущее. Будущее, до которого не дотянуться земному человеку — оно, скорее всего, вообще бы не наступило для нас, если б не эти раскопки.

Мы вдруг ловим себя на чувстве собственного превосходства над ними. Откуда оно? Из того преимущества, что живые всегда имеют над мертвыми? Из самого нашего простодушного пользования им? Из того положения вещей, что мы исследователи, а они объект исследования? Мы мстили им за тот год страха на пути к их планете? За синдром Гордона?

Я подавил это в себе. А вот Марк и Стоя… Если точнее, мне было достаточно одного сознания своего «превосходства», а Марку и Стое здесь требовалось еще и действие (они же люди действия именно). Они препарировали, разрушали, вторгались и т. д. там, где кажется можно было этого и не делать. Я возмущался, доказывал, протестовал. У нас возникали свары, хотя они нередко уступали мне.

Вот так, во имя частичного знания мы можем убить, закрыть для себя то целое, главное в их душе и культуре, к которому мы еще и не подошли — только лишь ощутили его наличие, его возможность…

— Вообще-то я с тобой согласна, — отвечает мне Стоя. — Но именно, что вообще, а сейчас нам надо узнать, — тут следует перечень того, что надо взломать сейчас, во имя знания.

— Ну что тут поделаешь, — вздыхает Стоя. — Раз по-другому нельзя.

— Чтобы понять здесь хоть что-то, — говорю я — нужен десант с Земли. Сотня лучших специалистов во всех областях знания, а еще лучше, если две.

— С Земли? — переспрашивает Стоя и замолкает.

Это ее тяжеловесное молчание на самую табуированную для нас тему — почему Земля, с тех пор как «Возничий» вошел в шаровое скопление, не ответила ни на один наш сигнал? Мы всегда отвергали мысль о том, что Земля погибла или там происходит нечто такое, что им сейчас не до нас. Исходя из силы и устойчивости человеческой цивилизации, ее было довольно легко отвергать, даже несмотря на то, что других сколько-нибудь разумных объяснений не удавалось найти вообще… Но стоя здесь, на обломках жизни, что немыслимо превосходит нашу…

Мы отправляли на Землю подробнейшие отчеты раз в неделю по установленному графику. Марк не давал нам здесь никакой поблажки, и он был прав. Мы ни разу не отступили от расписания, не пропустили ни одного сеанса связи, но связи-то таки не было. Мы бросали радиограммы в немоту пространства.

Мы пытаемся разобраться, почему исчезла эта цивилизация, оплакиваем ее прах, а что если там , на Земле давно уже не стало нашей?!

Мы посредники между двумя несуществующими мирами? Соединяем два небытия? Удерживаем отмененные Смыслы? Стремимся к несуществующим, обращенным в ничто Целям?

— Да! Удерживаем, будем удерживать, — говорю я, — пусть бессмысленно, пусть обреченно.

— За-ради? — спрашивает Стоя.

— Да как раз не за-ради, а просто . — Отвечаю я.

— Уподобимся этим биороботам, что знают о гибели жизни, но продолжают делать свое? — говорит Стоя.

— В нас ли самих, в том, что было там, на Земле, и, наверное, было здесь, «у них» есть что-то такое, что не отменяется собственным исчезновением без следа… Сколь бы исчезновение это ни было унизительным, жалким и бессмысленным.

— То есть во имя этого стоит попробовать? — спрашивает она. Потом после паузы:

— Понимаешь, вот Сури, он, наверное, знал, что это «неотменяемое» есть, а ты лишь только очень хочешь, чтобы оно было. И через эту разницу тебе не перепрыгнуть, Джон. Ты же не сможешь обмануть себя… во всяком случае, настолько, чтобы поверить, что «перепрыгнул».

— Сури? — Он не пускал меня в это своё. На моем месте? Он бы не стал «перепрыгивать»… То есть это не нужно самому «неотменяемому»? Не нужно здесь ни нашей веры, ни…

— Всё ищешь опору в пустоте?

— Вряд ли, Стоя.

— А я обойдусь и без Смысла. Всегда обходилась, собственно. Только сейчас это стало слишком уж явственно — мы так не привыкли, да? Вцеплюсь вот в жизнь за-ради самой жизни — своей, довольно бездарной. Вот так, мертвой хваткой. И это несмотря, — Стое было трудно сказать, но она сказала, — на то, что тот лужок … ну ты помнишь… каждый день встает перед глазами. Но закончится жизнь и с ней закончится вообще всё. Теперь это так. Теперь это слишком так, — попыталась улыбнуться. — Значит, для этого мы и вернулись на свою прародину.

— Даже если, — я хватаю воздух ртом, — весь этот наш параноидальный бред насчет Земли окажется реальностью… у нас всё-таки есть шанс.

— Если ты насчет того, — напряженное, белое лицо Стои, — чтобы начать здесь новое человечество или еще что-нибудь в этом роде — на меня не рассчитывай.

Я и не думал ни о чем таком, но когда она сказала!