– Даже вам иногда требуется помощь.

Бовуар несколько секунд смотрел на шефа, а потом принялся быстро спускаться.

– Ну, давайте выслушаем ваши доклады, – такими словами Бовуар призвал к порядку полицейских, собравшихся на летучку. – Лакост, ты первая.

– Мэтью Крофт. Тридцать восемь лет, – сказала она, вытаскивая авторучку изо рта. – Глава дорожного департамента округа Сен-Реми. Я говорила с главой округа, и он не скупился на похвалы в адрес Крофта. Откровенно говоря, я не слышала таких похвал после моей собственной аттестации.

Штаб взорвался смехом. Жан Ги Бовуар, который проводил аттестации в отделе, был известен своей строгостью.

– Но один уволенный рабочий подал жалобу. Написал, что Крофт его избил.

– И кто этот рабочий?

– Андре Маленфан.

По комнате пронесся гул понимания.

– Крофт победил без труда. Претензии отклонены. Но прежде Маленфан обратился в местные газеты. Отвратительный тип этот Маленфан. Далее Сюзанна Беланжер. Ей тоже тридцать восемь. Замужем за Крофтом вот уже пятнадцать лет. Работает на неполной ставке в Сен-Реми. Так, что еще? – Лакост просмотрела свои записи в поисках еще каких-нибудь достойных оглашения сведений об этой тихой, ничем не примечательной женщине.

– И ни одного ареста? – спросила Николь.

– Только за убийство старушки в прошлом году.

Николь скорчила кислую гримасу.

– А что Филипп?

– Четырнадцать лет, учится в девятом классе. До прошлого Рождества был хорошим учеником. Потом что-то случилось. Отметки стали ухудшаться, изменилось его поведение. Я говорила со школьным психологом. Она понятия не имеет, что произошло с парнем. Может, наркотики. Может, проблемы дома. Она говорит, что многие мальчишки в четырнадцать лет отбиваются от рук. Но ее эта ситуация, кажется, не очень волнует.

– Спортом он каким-нибудь занимается? – спросил Гамаш.

– Баскетбол и хоккей, хотя на этот триместр в баскетбольную секцию не записался.

– А секция лучников у них есть?

– Да, сэр. Но он в ней никогда не состоял.

– Хорошо, – сказал Бовуар. – Николь, что там с завещанием?

Иветт Николь сверилась со своими записями. Или сделала вид, что сверилась. Она совершенно об этом забыла. Ну, не совсем совершенно. Вспомнила вчера в конце дня, но она к тому времени уже раскрыла это дело, так что проверка завещания представлялась ей пустой тратой времени. Кроме того, она понятия не имела, как выяснить, существует ли другое завещание, и у нее не было ни малейшего желания демонстрировать свое невежество перед так называемыми коллегами, которые пока демонстрировали свою полную несостоятельность.

– То завещание, что у Стикли, было последним, – сказала Николь, глядя в глаза Бовуару.

После этого отчеты продолжились. Напряжение в штабе нарастало, потому что единственный телефон, звонка по которому они ждали, молчал, – телефон в крупной руке Гамаша.

Судя по собранным сведениям, Джейн Нил была беззаветно предана делу и пользовалась уважением. Судьба учеников настолько беспокоила ее, что она время от времени проявляла к ним строгость. Ее финансовое состояние не вызывало тревоги. Она была церковным старостой в Святом Томасе, активно участвовала в Обществе женщин англиканского вероисповедания, организовывала распродажи всяких безделушек, устраивала встречи. Также была большим любителем бриджа и садоводства.

В то воскресное утро соседи ничего не видели и не слышали.

«На западном фронте без перемен», – подумал Гамаш, слушая описание этой тихой жизни. Мысли его иногда принимали наивный оборот, и он удивлялся, почему смерть такой хорошей души осталась почти незамеченной. Не зазвонили колокола в церкви. Не запищали мыши, не затрубили олени. Земля не вздрогнула. А должна была бы. Будь он Богом, это непременно случилось бы. А вместо этого в докладе всего лишь строка: «Соседи ничего не заметили».

Агенты закончили отчитываться, и команда вернулась к бумажной работе и телефонным разговорам. Арман Гамаш начал расхаживать по комнате. Позвонила Клара Морроу – сообщила Гамашу, что скрадок в лесу был построен отцом Мэтью Крофта. Любопытный факт, наводящий на размышления.

В десять пятнадцать зазвонил телефон в его руке. Звонили из лаборатории.

Мэтью Крофт до конца жизни не забудет, где он находился, когда к его дому подъехали полицейские машины. Часы в кухне показывали одиннадцать часов три минуты. Он думал, они приедут раньше. Ждал их с семи утра.

Каждую осень в сезон консервирования мать Сюзанны Марта приходила с пакетом, полным старых семейных рецептов. В течение следующих двух дней обе женщины без устали закатывали консервы, и Марта неизменно спрашивала: «Сколько нужно огурцу, чтобы замариноваться?».

Поначалу он пытался ответить на этот вопрос, как будто она искренне хотела знать ответ. Но с годами он понял, что ответа на этот вопрос нет. В какой момент наступают изменения? Иногда они происходят неожиданно. Наступают в нашей жизни моменты, когда мы вдруг видим: ага, вот оно. Но часто перемены происходят постепенно, эволюционно. Когда все в их доме пошло наперекосяк? Ответа на этот вопрос тоже не было.

– Доброе утро, мистер Крофт.

Старший инспектор Гамаш казался спокойным, невозмутимым. Рядом с Гамашем стоял Жан Ги Бовуар, за ним – женщина-полицейский, а еще чуть дальше – человек, которого Мэтью видел впервые. Средних лет, в костюме и при галстуке, волосы тронуты сединой и подстрижены на консервативный манер. Гамаш проследил за направлением взгляда Крофта.

– Это Клод Гиметт. Из попечительской службы провинции. Мы получили результаты экспертизы по луку и стрелам. Вы позволите нам войти?

Крофт отступил, и они вошли в его дом. Он бессознательно провел их в кухню.

– Было бы хорошо, если бы ваша жена тоже присутствовала.

Крофт кивнул и отправился наверх. Сюзанна сидела на кровати. Она одевалась целое утро – по одной вещи зараз, после чего в изнеможении плюхалась на кровать и некоторое время набиралась сил. Наконец, около часа назад, она оделась полностью. Если тело еще как-то слушалось ее, то выражение ужаса на лице не поддавалось уговорам.

Она попыталась было молиться, но забыла все слова. Повторяла лишь две навязчивые строчки, которые почему-то всплыли в памяти:

Грустный мальчик-пастушок, ты подуй в свой рожок,

Прогони овечек с поля, дам тебе я пирожок.

Она читала эти стишки Филиппу, когда он был маленьким. Но теперь остальные строки забыла. А ей казалось важным вспомнить, хотя это и не была молитва. Нет, это было нечто большее. Доказательство того, что она хорошая мать. Доказательство того, что она любит своих детей. «Доказательство того, – шептал тоненький девчоночий голосок в ее голове, – что это не твоя вина». Но она не могла вспомнить остальных строк этого детского стишка. А значит, это все-таки была и ее вина.