– Ваше Величество, – продолжил Коленкур, – мой приезд отчетливо покажет русским наше безвыходное положение и излишне сильное желание выйти из игры, сохранив лицо. Русским впору просить нас о мире, но они не делают этого, и как я понимаю, не собираются. Они готовятся продолжить военные действия.

– Вы полагаете, русский император не согласится подписать мир? – спросил Бонапарт, раздельно, подчеркнуто произнося слова.

– Я полагаю, что император Александр не послушает ни свою мать, ни тем более своего брата, которые пишут Вашему Величеству, желая примирения. На самом деле они всего лишь дрожат за Петербург и за собственное благополучие. Русская императрица сама находится при армии в Тарутино, возглавляя госпиталь, – это ли не самое явное доказательство истинных намерений Александра?

– Русская императрица? – поморщился Наполеон. – Вы имеете в виду княгиню Потемкину? Она всего лишь любовница императора. Называйте вещи своими именами, Арман.

– Я так и называю, – настойчиво повторил де Коленкур, – я жил в Петербурге, и я знаю. Княгиня Потемкина – самый близкий к императору человек, гораздо ближе матери и брата. К тому же она мать единственного сына императора, признанного им. Так вот оба они, княгиня и ее сын, находятся при армии. Они ждут наступления, которое наверняка планирует император Александр. Нам надо готовится к нему, а не вести пустые разговоры, следуя примеру Мюрата. Мы не должны показывать русским свою слабость.

– Так вы не поедете? – спросил Наполеон раздраженно и отвернулся. Он тоже понимал, что в словах Коленкура есть резон, но все же решил поступить по-своему.

– Я не поеду, сир, – поклонился Арман. – Только если вы не отдадите мне приказ.

– Тогда я пошлю Лористона. Мы не можем примириться с зимовкой в Москве без победы. Без подтвержденной победы, Арман. Солдаты не поймут – они станут роптать. Они привыкли возвращаться к зиме с победой – я избаловал их. К тому же нам надо думать о хлебе насущном. Да-да, – император встал и заходил по кабинету, нервно сжав руки за спиной. – О самом простом хлебе, Арман. Побежденная страна всегда кормит армию-победительницу. А русские откармливают сами себя и вовсе не собираются брать нас на содержание. И что делать?

– Вы хотите, сир, чтобы я или Ло де Лористон попросили у императора Александра подбросить нам сена и хлебушка? – со скрытым сарказмом поинтересовался Коленкур. – Генерал Милорадович на аванпостах уже сказал Мюрату, что они не приглашали нас в гости, а потому угощать не желают и на вежливость просят не рассчитывать. Я думаю, генерал Кутузофф ответит приблизительно так же.

– Сначала я думал зимовать в Москве, – признался, чуть помолчав, Бонапарт. – Она представлялась мне неплохой позицией, политически и стратегически. Но теперь я понимаю – нам надо возвращаться, Арман. Чтобы сохранить лицо, чтобы сберечь армию. Но мы не можем уйти просто так. Мы должны спасти честь Франции. Честь Франции! Вы слышите, Арман? – Он резко повернулся к Коленкуру: – Речь идет о чести Франции, о чести нашего оружия, наконец! Идите, – отпустил он дипломата. – Вы не поедете к генералу Кутузофф. С таким настроением вы там в самом деле никуда не годитесь. Скажите Бертье, пусть позовет ко мне Лористона. – Император отошел к окну и мрачно смотрел на кремлевские стены, за которыми еще дымились остовы сгоревших в пожаре зданий.

Арман де Коленкур поклонился и вышел из кабинета. В просторной приемной маршал Бертье сидел над бумагами. Он разбирал исписанные мелким торопливым почерком Наполеона листки и тщательно раскладывал их, чтобы потом раздать ординарцам. Завидев Коленкура, Бертье сообщил:

– Мюрат прилетел, носится по Кремлю. Того гляди с ног снесет. Весь взволнованный – наверняка узнал от казаков что-то сверхъестественное. Они избрали его своим «гетманом», не меньше, – шутливо предположил он, – разыскивал вас, Арман. – И снова углубился в бумаги.

– А меня-то зачем? – удивился Коленкур и, вспомнив, сообщил: – Его Величество просил пригласить к нему Лористона.

– Хорошо, – с готовностью кивнул начальник штаба.

В задумчивости Коленкур шел по кремлевским палатам, направляясь в отведенные ему покои. Разговор с императором очень встревожил его и никак не шел из головы. Он все время спрашивал себя, правильно ли поступил, отказавшись ехать к Кутузову. И всякий раз убеждался – да. Возможно, гениальная интуиция Наполеона всегда выручала его прежде, но здесь, за толстыми кремлевскими стенами, она, скорее всего, подвела императора.

* * *

Арман де Коленкур занимал две боковые залы, соединенные между собой и богато украшенные каким-то русским орнаментом по стенам и овальным сводам потолка. Когда он вошел, белокожая блондинка Луиза де Монтеспан, приехавшая в Москву недавно, обнаженная, только прикрытая прозрачной гипюровой накидкой, лежала на диване и, болтая в воздухе ногами, поедала мороженое из хрустальной вазочки. Увидев Коленкура, она поставила вазочку, опрокинув ее на ковер, но даже не заметив этого, и протянула к Арману руки, обнажив пышную голую грудь.

– Я соскучилась, иди сюда! – позвала она. – Ко мне! Скорее!

Но Арман вовсе не чувствовал расположения к любовным играм. Присутствие Луизы, забавное в первые дни занятия Москвы и упоения победой, теперь его тяготило. Мадемуазель желала удовольствий и развлечений, а их как раз, как и хорошего настроения, во французской армии становилось все меньше. «И чего только тебя принесло сюда?» – проговорил он негромко, но с явным неудовольствием.

– Что? Что? – воскликнула Луиза, перевернувшись на живот и теперь демонстрируя ягодицы. – Иди сюда. Я жду!

– Я говорю, чего тебе не сиделось в твоей Олтуфьевке, куда тебя с матушкой отправила благодетельница? – спросил Коленкур, не глядя на нее. – Зачем понесло на войну?

– Как зачем? – скривив губки, удивилась Луиза. – Я как узнала, что французы вошли в Москву, так сразу решила, что ты тут. А от Олтуфьевки до Москвы – рукой подать. Деревня… – Луиза поморщилась, как будто проглотила кислое. – Моя благодетельница уж не знала, как бы меня подальше упрятать. Princesse Orloff – просто злая и жадная особа. Фу!

– Жадная? – усмехнулся Коленкур. – Насколько я знаю, она содержит вас уже лет десять. Как у Христа за пазухой живете.

– Денег у нее – куры не клюют, а на что еще ей их тратить, деньги-то? – рассмеялась пискляво Луиза. – Мужиков у нее – всего один, и тот постоянно на войне, считай с другими бабами. Ну, собой он – ничего, глазки голубые. – Луиза поковыряла пальцем в носу. – Волосы черные, вьются. Она же все госпиталя какие-то собирает, чтоб за ним гоняться – волнуется, что отобьют. А генерал тот на женскую красоту – падкий, только боится этой старухи. Я ему намекала, но – бесполезно. Он от старухи – ни на шаг, все с ней… Конечно, она ему приплачивает, как иначе? Охота ему ради меня доход терять…

– Какой старухи? – размышляя о своем, Коленкур не понял, о ком это Луиза заговорила теперь.

– Да princesse Оrloff, она же старуха и есть, – пояснила та с подкупающей искренностью. – Годов-то ей – ого-го! Я ей говорю: «Хочу платье такое, как у княгини Потемкиной, изумрудами вышитое». – Луиза мечтательно закатила глаза. – А она мне: «Не доросла еще». И, мол, пошла вон. Но вежливо только… Скряга!