– Меня посадили на корабль – видел бы ты их! Заикаются, все время кланяются и падают на колени – не солдаты, а имперские служащие, командовавшие ими. Они просили меня – умоляли! – хоть о каком-то распоряжении, чтобы они могли что-то сделать, чтобы мне стало хорошо и покойно, по их словам. Никогда этого не забуду! Всю мою жизнь единственной наградой мне было вожделение, которое вызывала в мужчинах моя внешность – лицо императрицы, а бедра и щелочка юной девушки, – и вот я стояла перед ними, гордая обладательница чего? Славы? И тогда я сказала: «Остановитесь! Прекратите убийства!» А у них вытянулись лица, и они ответили: «Увы, принцесса, это единственное, чего мы сделать не в силах». «Почему?» – спросила я их…

«Потому что такой приказ отдала Священная императрица», – сказали они…

И я стояла на носу корабля и смотрела…

Они бросили якорь на высокой воде, у пристаней, принадлежащих Алым Шпилям – помнишь их? – и видела трущобы, уходящие к горизонту на север. Видела, как они горят… Видела даже оказавшихся в западне людей на крышах… Они спрыгивали… Мужчины, женщины, дети…

Старый колдун хмуро смотрел на Мимару, стараясь скрыть любой намек на сочувствие. Каково проданной в бордель внезапно оказаться принцессой Империи? Вырвавшись из презренного рабства, стремительно вознестись к высотам величайшей империи со времен Сенеи? И смотреть, как сгорает в огне весь твой прежний мир?

Он понял, что Эсменет постаралась загладить свое преступление, отдав приказ совершить новое. Она ошибочно приняла месть за воздаяние.

– В общем, ты понимаешь, – продолжала Мимара, сглотнув. – Первые годы в Андиаминских Высотах были исполнены ненависти… даже стыда. Понимаешь, почему я старалась всеми силами наказать мать.

Акхеймион изучающе поглядел на нее, прежде чем кивнуть. Отряд перебрался через пологий холм и теперь спускался, ступая по переплетенным обнажившимся корням, как по ступеням. Над головой вспыхивали проблески солнечных лучей, просвечивая сквозь листву.

– Понимаю, – сказал он, когда они перевалили через холм, ощущая немалый вес собственной истории жизни и собственных огорчений.

Оба они были жертвами Эсменет и теперь шли молча, широким шагом, ни о чем не думая, так как спешили.

– Спасибо, – сказала Мимара спустя какое-то время, странно посмотрев на него.

– За что?

– За то, что не задавал вопросов, как все другие.

– О чем?

– Как я продержалась там столько лет. Как я могла позволить пользоваться собой. Любой сбежал бы, перерезав глотку хозяину, или убил бы себя…

– Ничто так не оглупляет людей, как жизнь в роскоши, – ответил Акхеймион, тряхнув головой. – Сказано, что те, кто принимает решения на мягких подушках, ошибочно считают их выношенными в лишениях. Услышав, что кто-то обманулся, они преисполняются уверенности, что знают, как лучше. А если кого-то притесняют, такие люди считают, если над их головой занесут дубинку – они-то ни за что не унизятся до мольбы не бить их и жаться в ужасе…

– Вот так они вершат правосудие, – мрачно произнесла Мимара.

– Но не на такую напали!

Этой лестью он добился улыбки – очередной маленькой победы.

Она начала рассказывать о своих младших братьях и сестрах, поначалу с заминками, но постепенно разошлась, углубляясь в подробности. Казалось, ее саму удивляли и волновали эти воспоминания. Она отреклась от своей семьи – Друз отлично знал это. Но слушая ее рассказ, исполненный горечи и гнева, он начал подозревать, что Мимара в своем отрицании семьи зашла слишком далеко, и следует ей напомнить, что теперь она осталась в полном одиночестве, без связей, знакомых и родни, которая могла бы быть опорой.

Неудивительно, что она так неохотно открывалась ему. Люди, как правило, избегают распространяться о том, что надо забыть, особенно о маленьких сокровенных тайнах, которые противоречат их острому чувству несправедливости.

Мимара начала рассказ с Каютаса, ребенка, которого Эсменет понесла в своем чреве в тот день, когда Акхеймион дал ей официальный развод перед Ассамблеей Лордов во время Священной Войны. Она сказала, что Каютас показался ей каким-то божеством, если бы ее отчим – Келлхус – не был настоящим Богом.

– Он просто копия своего отца, – говорила она, кивая, словно соглашаясь с собственным утверждением. – Не настолько отстраненный, конечно… В нем было больше…

– Человеческого, – хмуро подсказал старый колдун.

Затем она перешла к Моэнгусу, которого обрисовала как самого нормального и одновременно трудного ребенка из всех своих младших братьев и сестер. В детстве он был настоящей грозой, часто гневающийся, если его что-то расстраивало, и вечно насупленный, если не мрачный. Эсменет часто оставляла мальчиков на попечение Мимаре, надеясь привить им какую-то нежность. Самыми невыносимыми были часы купания.

Моэнгус обожал нырять и надолго оставаться под водой. Когда это случилось в первый раз, ей стало очень страшно – она даже позвала на помощь телохранителей, но тут увидела, как его голова показалась над сверкающей гладью на несколько гребков дальше. Моэнгус не обращал внимания ни на какие ее требования и угрозы, вновь и вновь повторяя этот трюк. Каждый раз Мимара убеждала себя, что он просто играет, но сердце громко стучало в ответ, и паника нарастала, пока она не выходила из себя от страха и негодования. А он немного погодя выскакивал из воды, сверкая мокрыми черными волосами под ослепительным солнцем, и, взглянув на Мимару, вновь погружался в пучину.

Устав от криков, Мимара обратилась за объяснениями ко второму брату.

– Он хочет, – отвечал Каютас с отрешенностью, которая буквально сражала ее, – чтобы все считали его умершим.

Старый колдун фыркнул, кивая в ответ. Когда он спросил Мимару, знал ли кто-нибудь о его настоящих родителях, она, нахмурившись, ответила:

– Спрашивать о нашем священном происхождении – святотатство.

«Ложь», – подумал Акхеймион. Обман за обманом. В первые дни ссылки он порой лежал ночами без сна, убежденный, что рано или поздно кто-нибудь увидит Келлхуса насквозь, невзирая на ореол славы, что истина восторжествует и все безумие рухнет…

Тогда он смог бы вернуться домой и потребовать вернуть ему супругу.

Но с годами ему это стало казаться явной глупостью. Ему – ученику Айенсиса, не больше и не меньше! Правда вырезана из того же дерева, что и ложь, – все это слова, которые с одинаковой легкостью могут пойти на дно или держаться на поверхности. Но поскольку истины явлены миром, они редко успокаивают людей и не утоляют их безмерное тщеславие. Люди не чувствуют вкуса простых фактов, ничем не приукрашенных, не обогащенных, и поэтому вольно или невольно обкладывают свою жизнь сверкающими и мудреными обманами.

Старшая сестра Мимары, Телиопа, пожалуй, единственная из всех родственников была способна вызвать у Мимары искреннюю улыбку. По ее словам, она была практически неспособна к выражению каких-либо чувств и страшно рассеянна – порой до смешного, – не забывая лишь самых явных формальностей. Ее, ужасно тощую, болезненно худую, все время заставляли есть, то умасливая, то запугивая. Но ее интеллект был просто невероятным. Она запоминала все, что читала, читала взахлеб, часто засыпая над книгой. Ее способности были настолько изумительны, что Келлхус назначил ее имперской советницей в нежном двенадцатилетнем возрасте, после чего она стала неизменной спутницей императрицы: бледная, истощенная, закутанная в немыслимые одеяния собственного покроя и изготовления.