Шел 1275 год. В Риме папа Григорий Десятый добился того, чтобы император Византии Михаил Палеолог и Карл Анжуйский, король обеих Сицилий, заключили между собой перемирие на год. Анна не знала, какой вклад в заключение этого договора внесли папские легаты, находившиеся в Константинополе.

Судно Джулиано пришвартовалось в гавани. Он намеревался отправиться прямо к себе домой. (Жилище Джулиано находилось недалеко от Гранд-канала.) Сначала путешественник хотел помыться и переодеться, немного отдохнуть, потом заказать в какой-нибудь таверне вкусный, изысканный обед, который будет выгодно отличаться от корабельной стряпни. После этого он отправится к дожу. Наверное, придется некоторое время подождать аудиенции…

Однако, едва шагнув за пределы дока, Джулиано услышал, как люди шепотом обсуждают, кто станет следующим дожем.

– А разве Лоренцо Тьеполо болен? – спросил он, похлопав прохожего по плечу, чтобы привлечь к себе внимание.

Мужчина повернулся и с сочувствием посмотрел на его выгоревшие на солнце форменные штаны.

– Только с корабля? – спросил он. – Да, друг мой, опасаются, что он долго не протянет. Если у тебя есть для него новости, тебе стоит поторопиться.

Поблагодарив за совет, Джулиано поспешил во Дворец дожей. Его встретили мрачные, печальные слуги. Они тихо попросили подождать, пока его позовут.

Джулиано шагал туда-сюда по мраморному полу – из потока солнечного света, льющегося через высокие окна, в густую тень между ними. Звук его шагов гулко разносился в просторном помещении. За закрытыми дверями слышались приглушенные голоса. Наконец какой-то мрачный пожилой человек в черном камзоле и чулках пригласил Джулиано войти, предупредив, что тот должен быть краток.

В спертом воздухе спальни стоял специфический запах болезни. Все присутствовавшие смотрели уныло и настороженно – словно люди, у которых полно дел, но которые пытаются выглядеть так, словно у них масса свободного времени.

Тьеполо лежал на подушках. Его щеки ввалились, глаза были пустыми.

– Джулиано! – хрипло позвал он. – Подойди! Расскажи мне о Карле Анжуйском и о сицилийцах. Как думаешь, они могут восстать против него? А как Византия? И что венецианцы? На чью сторону они станут, если начнется новое вторжение? Скажи мне правду, хорошую или плохую, но правду.

Джулиано улыбнулся и положил руку на тонкие старческие пальцы, лежавшие поверх простыни.

– Я и не собирался вам лгать, – сказал он тихо, надеясь, что остальные его не услышат.

Это был его последний разговор с дожем, и Джулиано намерен был сказать ему все, что хотел.

– Ну? – произнес Тьеполо.

Джулиано как можно короче описал свои впечатления о Карле Анжуйском и о том, чем отличается его правление в Неаполе и на Сицилии, и, соответственно, об отношении местных жителей к этому правлению.

– Хорошо. – Тьеполо слегка улыбнулся. – Так ты думаешь, что при определенных обстоятельствах Сицилия может подняться против него?

– Сицилийцы его ненавидят, но до восстания далеко.

– Возможно… – Голос Тьеполо был слаб. – Теперь расскажи мне о Константинополе.

– Этот город мне одновременно понравился и не понравился, – ответил Джулиано, вспоминая парение мысли, будоражащие душу идеи и глухую боль неприятия.

– Это вполне понятно, – произнес Тьеполо со слабой улыбкой. – Что же пришлось тебе по душе?

– Свобода, – ответил Джулиано. – Смелость мышления. Осознание того, что я нахожусь на стыке запада и востока.

Тьеполо кивнул:

– Тебе понравилось то, что делает этот город похожим на Венецию, но ты невзлюбил его из-за своей матери.

Несмотря на боль, старик смотрел на Джулиано с нежностью.

– Никто из них не хочет войны, – поспешил поведать основную идею своего повествования Джулиано. – Ни византийцы, ни венецианцы, которые там живут, – как и генуэзцы, евреи и мусульмане. Они не смогут сдержать армию крестоносцев. Но будут бороться, защищая свое имущество, – и погибнут.

Тьеполо вздохнул:

– Никогда не доверяй папе, Джулиано, – ни этому, ни другому. Они не любят Венецию так, как любим ее мы, ты и я. Грядут неспокойные, бурные времена. Карл Анжуйский хочет стать королем Иерусалима и зальет Святую землю кровью, чтобы добиться этого. – Рука старика сжала простыню. – Венеция должна сохранить свою свободу, не забывай об этом. Никогда не склоняйся ни перед кем – ни перед папой, ни перед императором. Мы сами по себе. – Голос дожа звучал тише, и Джулиано пришлось наклониться ближе, чтобы услышать, что он говорит. – Пообещай мне это.

У Джулиано не было выбора. Рука старика была холодной, когда он накрыл ее своей ладонью. Византия влекла его. Мир был полон опасностей, манил и обещал. Но Лоренцо Тьеполо воспитывал его после смерти отца. Человек, который отказывается от своих долгов, не достоин уважения. В сердце Джулиано с колыбели была Венеция.

– Конечно, обещаю, – ответил он.

Улыбка на мгновение осветила лицо Тьеполо и погасла – его глаза потухли и остекленели.

Джулиано почувствовал, как горло сжимает тугой спазм, – такой сильный, что он едва мог дышать. Он словно заново переживал смерть отца. Это было началом нового одиночества, которое останется с ним навсегда. Джулиано убрал руку, встал и, медленно обернувшись, оглядел сумрачную комнату.

Лекарь посмотрел на молодого человека и сразу все понял. К горлу Джулиано подкатил комок. Ему трудно было говорить, он не мог с собой справиться. Джулиано кивнул присутствующим и, проследовав мимо них, вышел в прохладный коридор, а потом – в холл.

* * *

Похороны Тьеполо превратились в величественную церемонию, слишком прочувствованную, чтобы ее можно было выразить словами. День выдался туманным и удушливо-жарким. Моросил летний дождь. Шелковые траурные вымпелы трепетали на ветру, когда барка, украшенная черными лентами, медленно, почти беззвучно двигалась по Гранд-каналу, словно корабль-призрак.

Вдоль канала толпились люди – они стояли либо на балконах над водой, либо в маленьких лодочках, привязанных к берегам, чтобы скорбная процессия могла беспрепятственно проплыть от Дворца дожей через весь город и вернуться назад, к мосту Риальто, а потом – по узким боковым каналам к собору Святого Марка, почти к тому месту, откуда она началась.

Джулиано плыл в первой лодке позади траурной барки, не на носу – он не был членом семьи покойного дожа, – а ближе к корме. Он стоял и смотрел на высокие фасады зданий, на капли дождя, которые падали на воду, искажая отражение. Джулиано остро чувствовал свое одиночество, несмотря на то что его друг Пьетро был всего в нескольких шагах от него. Казалось, что вместе с дожем уходит целая эпоха. Между Джулиано и Лоренцо Тьеполо была неразрывная связь, глубже и прочнее кровной.

Канал пересекали косые полосы рассеянного солнечного света. Когда барка проплывала по ним, мокрые весла сверкали серебром. Потом тень снова проглатывала солнце, и цвета блекли. Не было слышно ни звука, лишь плеск весел и шелест капель.