Он не знал, что его родственники позаботились о том, чтобы замести следы. Его престарелая мать, набожная сверх всякой меры и при этом не знающая, что такое прощение, сожгла даже письма от Эрмин, когда та, будучи подростком, попыталась познакомиться с семьей отца.

Все эти сомнения, недосказанности, надежно хранимые секреты породили одно дитя — неведение.

Жослин — тень среди других ночных теней — решил идти в Шамбор. В последние годы ему довелось пройти столько миль, что расстояние его не пугало.

Присев на крыльцо пустого дома, в котором некогда жили Аннетт и Амеде Дюпре, ближайшие соседи Маруа, он надел снегоступы. Семейство Дюпре покинуло поселок после окончательного закрытия целлюлозной фабрики.

— Я вернусь при свете дня, — пообещал он себе вполголоса. — По крайней мере, я должен явиться в пристойном виде.

Он пошел прочь широкими шагами, опираясь на трость с железным наконечником, вонзавшимся в наст. Вновь обретя свободу (санаторий казался Жослину тюрьмой, пусть и роскошной), он перестал ощущать холод и усталость — настоящее чудо, если принять во внимание состояние его здоровья.

Решение уйти из санатория, которое персонал счел шагом необдуманным и весьма опасным, Шарден принял быстро. Он спрятал все имеющиеся в наличии деньги во внутренний карман меховой куртки и запасся продуктами. Раз в месяц его навещала сестра и всегда привозила рассыпчатое имбирное печенье, кексы и сушеные фрукты. Он почти не прикасался к угощению и теперь радовался, что ему есть чем наполнить походную сумку. Покинув санаторий ночью, он пошел не на вокзал, а в лес, и это была вовсе не случайность. Жослин решил, что, если попытается сесть на поезд в Лак-Эдуаре, его могут найти и вернуть обратно. Под покровом ночи он вышел к железной дороге и зашагал вдоль рельсов к Лак-Бушетт. Здесь идти было гораздо легче — железнодорожные пути всегда расчищали от снега.

«Если даже мне суждено умереть от этой дряни, терзающей мои легкие, я умру на природе, под сосной, а не в четырех стенах, — говорил он себе. — Сколько бы мне ни осталось, я хочу прожить это время свободным! Буду есть, что заблагорассудится, и пить бренди, если мне захочется!»

У этого охотника-следопыта, волей обстоятельств снова обретшего силы, не осталось ничего общего с молодым бухгалтером, воспитанным в строгости четой ревностных католиков. Однако Жослин всегда носил при себе серебряную зажигалку, унаследованную от дяди. Разжечь огонь, даже зимой и на ветру, не составляло для него труда. У сестры Викторианны он утащил кастрюлю с крышкой, дорожную флягу и немного кофе. По правде говоря, эта отчаянная экспедиция слегка рассеяла терзавшую его давящую тоску.

«В санатории я потерял восемь месяцев, восемь! Нужно признать, что хуже мне за это время не стало. И лечение мне давали самое лучшее. А потом — очередная выходка проклятой моей судьбы: я увидел свою дочь! Мою маленькую Мари-Эрмин, которая поет, как небесный ангел!»

Жослин не только утащил у сестры Викторианны несколько вещиц, но и получил от нее ценнейшие сведения: Эрмин с матерью проживали все в том же Валь-Жальбере, возле монастырской школы. Кое-что он почерпнул из рассказа Шарлотты, которую пытался расспросить в коридоре санатория, но не был уверен, что все понял правильно. Девочка сказала, что живет в доме Лоры, но не уточнила, где именно.

— Сестра, — сказал он после полуденной трапезы, осмелившись наконец приоткрыть дверь в кухню, — молодая дама, та, что так хорошо поет, она все еще живет в Валь-Жальбере, вы не знаете? Один мой кузен работал там десять лет назад. Я бывал в том поселке.

Пожилая монахиня, как раз возившаяся с грязными тарелками, рассказала все, что знала. Ей не хотелось огорчать больного, который этим утром потерял сознание в своей комнате, как раз после отъезда Эрмин.

— Да, мсье Эльзеар, она живет в Валь-Жальбере. Ее мать купила один из самых красивых домов, рядом с монастырской школой, в которой эта, как вы сказали, «молодая дама» выросла. Вам стоило поговорить с ней, когда она подавала кофе.

— Я не слишком разговорчив, вы это прекрасно знаете, — ответил он.

Жослин постарался сохранить нейтральное выражение лица, хотя его переполняла радость. Одно лишь осознание того, что Лора жива, давало ему столь необходимые силы. Он решил уйти, немедленно. В тот момент все казалось простым. Он постучит в дверь дома своей жены, представится… Десятки, сотни раз он воображал себе момент их встречи, пока шагал по лесу на снегоступах, которые привез с собой в санаторий на случай, если их выведут на зимнюю прогулку.

Тихим голосом он говорил с той, кого так любил, без конца представляя себе, как они встретятся:

— Дорогая моя Лора, ты, наверное, очень удивлена! Но это правда я, Жослин! Даже если ты ненавидишь меня, если вычеркнула меня из своего сердца, поговори со мной, это не займет много времени. Я хочу узнать, как ты выжила и кто похоронен на том месте, возле ветхой лачуги, где я чуть было не убил тебя. Лора, я увидел нашу дочь в санатории Лак-Эдуар, услышал, как она поет. Ты должна простить меня, я не хочу умирать без твоего прощения!

Конечно же, Лора удивится и заплачет. Жослин, который сам считал ее мертвой вот уже семнадцать лет, не мог себе представить, насколько абсурдна сложившаяся ситуация: Лора давно «похоронила» его самого. Знай он об этом, многое осознал бы в чехарде событий их с Лорой жизней друг без друга. Он бы понял, почему Анри Дельбо не взял денег из банка в Труа-Ривьер. Золотоискатель счел для себя неприемлемым брать деньги у того, кого, как он считал, своими руками похоронил.

А пока Жослин упивался этими мечтами, этими монологами, звучавшими в морозной тишине ночи. Первую стоянку он устроил в полуразрушенной хижине. Развел огонь в старой металлической посудине и снова стал вслух разговаривать с женой:

— Лора, нам так много нужно сказать друг другу. Кто бы подумал, что Господь пошлет мне еще год жизни, чтобы я мог повидаться с нашей дочерью. Какой шок я пережил, когда понял, что эта красивая певица с белокурыми волосами — моя дочь! Как же она на тебя похожа! И уже сама — мать… Возможно, тебе не следовало позволять ей выходить замуж за этого парня, Клемана Дельбо. И как они, интересно, встретились?

Отвечала ему своим уханьем только сидящая на ближайшей березе сова. Проведя вторую ночь в хижине лесоруба, Жослин пришел на вокзал в Лак-Бушетт и купил билет на поезд до станции Шамбор-Жонксьон. В Шамборе он решил дать себе передышку, остановившись в недорогом отеле. Подбородок покрылся седой щетиной, но он решил не бриться.

«Для туберкулезника Эльзеара Ноле нормально иметь бледное лицо, — сказал он себе, разглядывая собственное отражение в зеркале туалетной комнаты. — Немного физической нагрузки, свежий воздух, стаканчик джина — и вид у меня будет куда лучше. Никто не должен знать, что я уехал из санатория. Я никому не стану об этом рассказывать. Господи, сжалься надо мной, я хочу выздороветь, я должен! Лора жива, и моя дочь заслуживает того, чтобы иметь отца!»

Плотная шерстяная шапочка прикрывала его лысеющую макушку. Однако мужчина ощущал себя по-новому, он словно помолодел. После полудня в субботу он отправился в Валь-Жальбер. Но все случилось не так, как он ожидал. Чем ближе Жослин подходил к поселку, тем меньше оставалось смелости. Сцены встречи, которые он проигрывал в своем воображении, теперь казались смешными. Временами он останавливался и поворачивал обратно. Но потом стыдился собственной трусости, когда-то перечеркнувшей всю его жизнь, и опять шел к Валь-Жальберу. Однако сомнения быстро брали верх, и мужчина останавливался снова.