— Пусть посмотрят за подозрительными типами на базаре. Возможно, убийцы попытаются сбыть лошадей с саночками! — добавил медик.

Фофанов со злобой швырнул трубку, но дал указание, и телеграммы были тотчас разосланы.

Гений сыска, оставаясь верным военной привычке, на другое утро проснулся спозаранку.

Солнце еще не успело подняться, но восточный край неба слегка розовел, подкрашивая волшебным цветом подкладку легких высоких облаков. В приятно морозном воздухе плавал горьковатый запах растапливаемых печей. По дворам раздавался звон пустых ведер и натужливое мычание коров, томившихся несдоенным молоком.

Скрипя сапогами по затвердевшему снегу, в одном исподнем Соколов вышел во двор. Он с наслаждением вдохнул острый морозный воздух. Тело жаждало движений. Соколов стал делать гимнастику: круги руками, наклоны туловища влево-вправо, вперед-назад, приседания, бой с тенью, отжимания — душа пела, хотелось всех любить, обнять весь — по сути дела, небольшой — земной шар с его бурными реками, ледниками, дремучими лесами.

Затем он решительно сдернул с широченных плеч рубаху, начал энергично тереть себя снегом — грудь, под мышками, шею, голову. От его мускулистого тела пошел горячий пар.

В это же время в село Пеструхино въехала казенная лошадь, впряженная в пошевни. В них, шевеля вожжами, развалился замечательный борзописец Шатуновский. Он ночевал в соседней деревушке Фокино, где еще вчера услыхал о поимке дезертиров в Пеструхине. Вот почему с утра пораньше он приказал хозяину постоялого двора запрячь выданную по казенной надобности лошадь и отправился посмотреть на задержанных, задать несколько убийственных вопросов самому Соколову и срочно отправить в Петроград сенсационный материал. Пусть редактор «Русской мысли» Светлов знает, что его корреспондент хлеб задаром не ест.

Увидав на околице бабу, гремевшую пустыми ведрами у колодца, Шатуновский вежливо обратился:

— Вы, сударыня, случаем, не слышали, где содержат арестованных вчера дезертиров?

Баба на городское слово «сударыня» хихикнула в варежку и охотно отвечала:

— Обязательно содержат! Вчера наш урядник Свистунов под ружьем повел. Один, значит, арестант невзрачный, низкого роста. Другой и вовсе жиденок, а вот третий — высоченный, из себя ну прямо генерал!

Шатуновский так оживился, так обрадовался, что от избытка чувств полез в карман и нанес себе расточительный денежный ущерб.

— Держи полтину. Купи, красавица, себе пряников!

Молодайка бойко отвечала:

— От пряников задница слипнется, лучше куплю бутылку красного. Коли в гости придете, так — хи-хи — вместе выпьем.

— А где, говоришь, вашего урядника найти?

— Свистунова? Во-он его крыша под шифером. Он порядок в селе наблюдает и обо всем тебе укажет.

Шатуновский совсем забыл о примете, в которую еще покойный поэт Пушкин верил: бабу встретить с пустыми ведрами — к неприятностям. И сия примета оправдала себя незамедлительно. Как часто бывает в жизни, блестящие надежды обернулись полным крахом.

Когда прыткий журналист открыл калитку и появился во дворе урядникова дома, он увидал какого-то рослого мужчину, который самозабвенно тер свои рельефные мышцы снегом. По ошибке зрения Шатуновский решил: «Вот, должно быть, сам урядник. Здоров, однако!» Подойдя со спины, вежливо спросил:

— Здравствуйте, господин урядник! Простите за беспокойство, дезертира Соколова, случайно, не задерживали?

Соколов повернул голову и от приятного сюрприза расцвел в улыбке:

— Совершенно верно, сцапали, зажарили и съели. И тебе, борзописец, косточку пососать оставили. Ах ты, мой ненаглядный, как я о тебе соскучился…

Журналист, близоруко щурясь, вгляделся в обнаженного атлета, от которого шел густой пар, узнал сыщика, и беднягу едва не хватил удар. У Шатуновского потемнело в глазах, он зашатался, на какое-то время даже потерял дар речи. Немного придя в себя, пробормотал:

— Ка-ак? Вы… вы, господин Соколов, уже здесь?

— Я таки уже здесь! — Соколов, усердно растирал себя махровым полотенцем. — И ты, пряник мой медовый, тут как тут. Вот уж гора с горой не сходится, а знаменитый Шатуновский с рядовым дезертиром Соколовым — обязательно!

Шатуновский, испытывая жуткую неловкость, промямлил:

— А вам, господин Соколов, — кивнул на обнаженный торс богатыря, — не холодно?

— Нет, мне хорошо! Но, мой бесценный преследователь, пройдем в теплое место, вон в ту баньку. Там нежной беседе никто не помешает.

Шатуновский все еще пребывал в прострации. Вяло переставляя ноги и поддерживаемый под локоть Соколовым, он покорно побрел в дальний угол сада.

— Но… почему, граф, вы здесь?

— Назначили местным губернатором, — приняв важный вид, сказал Соколов. — Срочно сообщите это замечательное известие в ваш листок.

— А где, простите за нескромный вопрос, Факторович?

Соколов равнодушно махнул рукой:

— Расстреляли! У нас с этим моментально — чик-чик! — и готово. Чтобы свидетелей было меньше.

Шатуновский вытаращил глаза:

— Ка-ак, уже?.. Впрочем, он заслужил суровой кары. Криминалисты установили: обходчик Евсей Рытов был застрелен из пистолета. А защитник отечества младший унтер-офицер Фрязев, который… того… выпал на насыпь… остался жив, его нашли целым и почти невредимым.

— Ну, ну! Гений пера, ты не преуменьшай моих заслуг. Это не столько Фрязев выпал, сколько я его выбросил. И где он, этот воробей летучий?

— Уже отправлен на Юго-Западный фронт.

— Замечательно! — Соколов открыл дверь в баню, пропустил вперед журналиста. В лицо тепло пахнуло березовыми и можжевеловыми вениками.

— Итак, что интересует нашего рыцаря пера и чернил? Ну? — Соколов так улыбнулся, что у Шатуновского колени подкосились и он опустился на скамейку. Нервно подергав ногой, заискивающе улыбнулся.

— Наших читателей очень заинтересовала ваша, граф, эпопея. — Бросил на Соколова робкий взгляд. — Вы не читали мои заметки в «Русской мысли»?

— Нет, недосуг все было.

Шатуновский облегченно вздохнул. Соколов продолжал:

— Опять какую-нибудь мерзость про меня написал?

Журналист засуетился, скосил взгляд в сторону, уклончиво ответил:

— Как выразиться?.. Стараюсь, так сказать, ближе к истине… Но тем не менее…

Соколов улыбнулся.

— Я хорошо помню, как засунул газету с лживой писаниной в твою глотку. — Вздохнул. — Но урок — увы! — кажется, впрок не пошел. Небось опять обо мне всякую чушь калякаешь? Для вас, газетчиков, ведь важна не истина, а лишь успех, пусть и скандальный. Поэтому вы напоминаете мне воробья, сидящего на конском яблоке, и готового исклевать все дерьмо.