Когда я вернулся к матери, она уже очнулась, привстала и дико озиралась вокруг. «Люлька? – спросила она. – Где люлька, Гектор?» – «Она упала в пропасть», – ответил я.

Это была первая ложь в моей жизни. Наверное, можно было сказать правду. Но я так боялся, что они все-таки захотят найти и убить его! А потом двенадцать лет я жил с моей тайной, никому не смея ее открыть. Всем было объявлено, что маленький царевич умер от простуды.

После смерти жреца Адамахта открылись какие-то тайные заговоры, которые он плел против моего отца. Оказалось, что он был в давнем сговоре со своим родственником Кефарием, в молодости боровшимся с отцом за власть над Троадой и был изгнан из-за этого за ее пределы. Отец уже по-иному стал оценивать то давнее пророчество и страшно жалел о гибели сына, хотя за эти двенадцать лет Гекуба подарила ему еще двенадцать сыновей. Именно этого ребенка они с матерью втайне любили и жалели больше нас всех, хотя оба были уверены, что его уже нет.

Тогда-то, видя, как убивается моя мать, я с глазу на глаз рассказал ей, как все было на самом деле, и сказал, что могло произойти чудо, и мой брат мог уцелеть. Именно чудо. Став взрослым, я уже понимал, что люльку, скорее всего, перевернуло, опрокинуло на порогах, что младенец, конечно, утонул, а если и не погиб на реке, то его унесло в море, где у него не было уже никакой надежды. Гекуба тоже это понимала, но готова была перевернуть вверх дном всю Троаду, чтобы только отыскать пропавшего сына.

Поиски ничего не дали.

Но прошел еще год и наступил праздник Аполлона, который у нас отмечается ежегодно. Это всегда – самый торжественный день в Трое и в Троаде. Теперь мы празднуем его внутри городских стен, а раньше, когда еще не было войны, торжество происходило прямо на берегу моря. Со всей Троады собирались лучшие борцы и бегуны, стрелки из лука, метатели диска, музыканты и поэты. Состязания устраивались между всеми, кто хотел в них участвовать, без различия знатности рода или происхождения. Мы, сыновья царя Трои, состязались порой с простыми охотниками и воинами.

И вот в тот день, о котором я тебе рассказываю, как всегда, съехалось очень много разного люда, и на состязаниях воинов и атлетов появился совершенно не знакомый нам прежде юноша. На вид ему было лет семнадцать, и мы все даже не подозревали, что он на самом деле куда моложе. Ничего особенного мы в нем не заметили, кроме действительно выдающейся красоты, от которой все троянские девы прямо-таки растаяли, как воск на ярком солнце. И тут он стал побеждать во всех, без исключения, состязаниях. Он соревновался со всеми и всех побеждал!

– И тебя? – прервал рассказ Приамида Ахилл, до того слушавший молча и с напряженным вниманием – давно уже ему не доводилось выслушивать ничего более интересного и потрясающего воображение. – Он и тебя победил?

– Ну да! – и тут Гектор рассмеялся. – Дело в том, что во всех его победах, безусловно, была некая хитрость. Он состязался в каждом из видов единоборства с тем, кто в этом виде был не самым лучшим. Меня он победил в беге. Я бегаю очень хорошо, до сих пор, можешь мне поверить...

– Еще как верю! – воскликнул Ахилл, вспомнив, как преследовал Гектора вокруг Троянской стены. И тут же, вспыхнув, осекся. Не хватало только напомнить об этом Гектору! Добавить ко всем унижениям, перенесенным его пленником, еще и это позорное воспоминание... Как он мог себе это позволить?!

Гектор услышал его восклицание, заметил краску, залившую щеки Пелида, его смятенный взгляд и будто прочел его мысли.

– Конечно, – произнес он, лишь чуть заметно бледнея, – ты мог в этом убедиться. Только я отлично понимаю, что ты двадцать раз догнал бы меня, если бы хотел. Просто не умеешь бить в спину, как не умеешь добивать раненых и приносить в жертву пленных. Не смущайся, я знаю, что повел себя позорно, поддавшись страху, и ты не должен щадить мою гордость. Я сам виноват.

– Это была мгновенная слабость! – возразил Ахилл с такой горячностью, будто обидели его самого, – Это может случиться с кем угодно. Ты дрался отважно, и никто не смеет обвинить тебя в трусости. А что до быстроты бега, то со мной до сих пор не мог состязаться никто. Меня с раннего детства называют «быстроногим Ахиллом», я лошадей догоняю... Но ты сказал, что и Парис оказался бегуном хоть куда. Я ведь не ошибся – этот юноша был пропавший сын царицы Гекубы, твой брат Парис?

Гектор в который уже раз как-то особенно посмотрел на Пелида, потом отвел глаза и, помолчав немного, продолжил:

– Конечно. Конечно, это и был Парис. А обогнал он меня потому, что незадолго перед тем я на охоте повредил себе левую лодыжку и еще не совсем твердо ступал на эту ногу. Впрочем, бегает он действительно хорошо. В борьбе он вызывал тех, кто был искусен, но недостаточно гибок и ловок, в кулачном бою с трудом обыграл моего двоюродного брата Энея, сильного, как кабан, но уступающего ему в быстроте движений и легкости. В чем он и правда оказался всех сильнее, так это в стрельбе из лука – тут ему, пожалуй, нет равных в Трое.

Когда мы, еще не зная, кто он, стали о нем всех расспрашивать, здешние охотники рассказали, что это – внук почтенного пастуха Агелая, знаменитый меж ними Парис, прекрасный охотник, известный забияка и драчун. А когда награждали венками победителей, вдруг выбежала вперед моя сестра Кассандра... Ты слышал о ней?

– О да! – ответил Ахилл. – Говорят, у нее дар пророчества.

– Вот именно. Это не раз подтверждалось, только она от этого очень несчастлива. Не знаю, как это объяснить. И ей обычно не верят. Но в тот день ей поверили. Она указала на Париса и воскликнула так, что все услышали:

– Царь и царица, отец мой и моя мать! Этот юноша – ваш пропавший без вести сын, тот, которого ты, матушка, хотела бросить в пропасть и которого спас Гектор!

Я тогда просто онемел от изумления... Ведь я рассказал матери обо всем случившемся с глазу на глаз, а ее попытки что-то разузнать о пропавшем ребенке вряд ли могли быть известны царевне, да Гекуба никому и не объясняла причин поисков. И не говорила, кто именно спас младенца.

Парис был изумлен не меньше меня. Царь и царица, потрясенные, не знали, что говорить и что делать. Когда же спросили юношу, сколько ему лет, он ответил, что его родители давно умерли и он не помнит, когда родился, но лет ему еще совсем немного. Призвали его деда Агелая, и вот тут-то старик, страшно смущаясь, признался, что этот мальчик ему на самом деле не внук, что он подобрал его в люльке на речной отмели тринадцать лет назад, а его сын с женой, у которых не было детей, охотно приняли к себе ребенка. Он описал, как выглядели люлька и плащ, в который был завернут мальчик. Эти вещи старик продал в городе какому-то лавочнику, потому что после смерти сына бедствовал, и ему трудно было кормить приемного внука. Сохранился и по-прежнему висел на шее Париса лишь его детский талисман, который мать тотчас узнала – сердоликовая фигурка льва на кожаном шнурке.

– Ну, таких фигурок много! – заметил Ахилл. – И у меня в детстве была такая. Ее вешают, чтобы мальчик рос сильным. Я ее потому и снял – боялся, что если буду еще сильнее, меня все станут бояться...